Творения - Кирилл Александрийский

Посланіе къ Ювеналію, епископу Іересалимскому

Господину моему, возлюбленнейшему брату и сослужителю Ювеналію Кириллъ о Господе желаетъ всякаго блага.

Желалъ бы я, чтобы высокочтимый епископъ Несторій следовалъ истинной вере, идя по стезямъ мужей благочестивыхъ! И кто изъ здравомыслящихь не пожелаетъ, чтобы те, кому выпадаетъ жребій быть вождями стадъ Спасителевыхъ, были вполне известны по правоте веры? А какъ настоящія у насъ делá открылись не такими, какихъ надеялись, когда въ томъ, въ комъ мы ожидали истиннаго пастыря, нашли гонителя правой веры: то намъ надобно теперь вспомнить слова Христа, Спасителя всехъ насъ: не пріидохъ воврещи миръ на землю, нo мечь: пріидохъ бо разлучити человека на отца своего (Матф. 10, 34–35). Если для насъ брань противъ родителей не предосудительна и безъукоризненна, когда знаемъ, что подвизаемся для славы Христовой: то какъ намъ не считать своею непременною обязанностью, — въ то время, какъ оплакиваемъ потерю брата, — препоясаться мечемъ ревности по Боге и сказать всемъ, живущимъ на земле, сіи слова: аще кто есть Господень, да идетъ ко мне (Исх. 32, 26)! Въ томъ, въ другомъ изъ моихъ писемъ я убеждалъ его следовать не своимъ мненіямъ, а правой и апостольской вере, преданной святымъ церквамъ, надеясь отклонить его отъ неправоты, какая въ его сочиненіяхъ; но предлагаемое мной врачество нисколько не помогло, советъ не исполненъ. Онъ не только не захотелъ последовать ученію истины, но и прислалъ ко мне посланіе за своимъ подписомъ, въ которомъ делаетъ мне упрекъ за то, что я будто бы огорчилъ его, и при этомъ онъ прямо высказалъ, что Святую Деву нельзя называть Богородицею. А это не значитъ ли прямо сказать, что Еммануилъ, въ которомъ основаніе нашего упованія на спасеніе, не есть истинно Богъ.

Предположивъ, что можетъ склонить къ себе и римскую Церковь, онъ писалъ къ господину моему, благочестивейшему и боголюбивейшему брату и сослужителю Келестину, епископу римской Церкви, и изложилъ въ посланіяхъ свое извращенное ученіе. Онъ также прислалъ туда много истолковательныхъ сочиненій, изъ которыхъ обнаружилось, что онъ мыслитъ неправо. И онъ решительно былъ осужденъ, какъ еретикъ. Благочестивейшій и боголюбивейшій епископъ римской Церкви, Келестинъ, писалъ о немъ то, что верно узналъ о немъ, и ко мне прислалъ эти письма. Я почелъ нужнымъ переслать ихъ къ тебе и ими возбудить въ твоемъ благочестіи ревность къ святому делу, которая въ тебе сильна всегда своею внутренней силой, для того, чтобы намъ, при единодушіи и ревностномъ усердіи, препоясавъ себя поясомъ любви ко Христу, спасти людей, подвергшихся опасности, и поддержать Церковь въ ея свете. Безъ сомненія все мы, въ единомысліи между собою, определивъ для себя планъ, будемъ писать къ нему и къ народу. Если мы будомъ иметь успехъ и возвратимъ его отъ настоящаго образа его мыслей къ истине, то мы пріобрели брата (Матф. 18, 15), и спасли пастыря. А если наше намереніе останется безъуспешнымъ, то онъ самъ будетъ виновникомъ своей судьбы, и самъ отъ себя вкуситъ плодовъ делъ своихъ. Намъ также непременно надобно писать къ христолюбивому и благочестивейшему императору и ко всемъ государственнымъ сановникамъ, и советовать имъ, чтобы они человека не ставили выше благочестивой веры во Христа, но утвердили бы въ ней вселенную и избавили бы стадо его отъ злаго пастыря, въ томъ случае, когда онъ не приметъ отъ всехъ насъ вразумленій. Скажи наше благожеланіе братіямъ, находящимся при тебе. Тебя приветствуютъ о Господе те, которые со мною.

Послание в Келестину, епископу Римскому

Преподобнейшему и боголюбезнейшему отцу Келестину Кирилл желает о Господе всякого блага.

Если бы мне можно было молчать и не писать к твоему благочестию о всех настоящих смутах, если бы можно было избегнуть жалоб и избавиться от огорчений, особенно при столь важных событиях, когда потрясается некоторыми правая вера, то я сказал бы самому себе: «Хорошо! И нечего опасаться молчаливому — покой лучше тревоги!» Но так как Бог требует от нас бдительности в таких обстоятельствах, а давний обычай Церквей указывает входить в сношение с твоим благочестием, то я необходимо должен писать к тебе и известить, что сатана и ныне приводит все в смятение, свирепствует против Церквей Божиих и везде пытается уклонить от прямого пути веры тех, которые идут по нему. Не утихает этот все лукавый зверь, быстро распространяющий нечестие. До настоящего времени я молчал и ни к твоему благочестию, ни к другому кому–либо из наших сослужителей ничего не писал о нынешнем правителе Церкви Константинопольской, думая, что поспешность в таком деле — заслужить неодобрение; но так как зло достигло уже крайней степени, то я почел за непременную обязанность не молчать больше и сказать все о происшедших смутах.

Тот, о ком я говорю, как скоро вступил на епископию, вместо того чтобы назидательными поучениями делать добро не только постоянным тамошним жителям, но и временным пришельцам, которых там, говорят, из всех городов и селений бывает очень много, поставил себе задачей говорить странное, нелепое — такое, что далеко отступает от апостольской и евангельской веры, которую отцы сохранили в точности и передали нам как многоценную жемчужину. Беседы его, которые говорил он в церкви, и притом очень часто, — и доселе не перестает говорить, — я послал к твоему благочестию как прямое доказательство его учения. Признаюсь, что я соборною грамотою хотел довести до его сведения, что мы не можем входить в общение с тем, кто так говорит и мыслит, но этого я не сделал. Рассудив, что поскользающимся надобно подать руку для поддержания их и упавших надобно поднять, как своих братий, я в своих письмах к нему советовал отстать от такого нечестивого учения, но от этого мы не получили никакой пользы. Как скоро он узнал, что мы не только далеки от того, чтобы одинаково с ним мыслить, но и, не одобряя его, побуждаем отстать от вымыслов — я не хочу назвать их учением, — он всячески стал коварствовать против меня и доселе не перестает производить смуты. Когда мы ждали, что он исцелится от своей болезни, удержится от противохристианского учения, узнаём, что мы ошиблись в своей надежде, по следующему событию. В Константинополе был епископ Дорофей, одинаковых с ним мыслей, человек корыстолюбивый, и льстивый, и дерзкий на словах. Он во время одного общественного богослужения — это было уже в то время, как Несторий занимал престол Церкви Константинопольской, — встал со своего места и громким голосом дерзнул сказать: «Кто говорит, что Мария есть Богородица, тот да будет анафема». Весь народ поднял сильный крик и вышел из храма; он не хотел быть в общении с теми, которые имеют такие мысли; так что и в нынешнее время народ константинопольский не бывает при соборных молитвословиях, кроме немногих людей, легкомысленных и угодников ему. Монастыри же почти все, и их архимандриты, и многие из членов сената, не бывают при богослужениях, боясь, чтобы не сделалась неправою их вера от того превратного учения, которое он и его клевреты, пришедшие с ним из Антиохии, везде разглашают. Его беседы принесены были и в Египет, и я узнал, что некоторые нерассудительные люди увлечены были ими в заблуждение, а некоторые в недоумении спрашивают друг друга: истинны ли слова его или он заблуждается? Опасаясь, чтобы яд этой болезни не проник в сердце простодушных, я написал окружное послание ко всем египетским монастырям, укрепляя их в правоверии. Списки с него некоторыми переданы и в Константинополь; прочитавшие его получили от того великую пользу, так что многие из государственных сановников письменно благодарили меня. Но в нем это только сильнее раздражило досаду на меня: он поднимает брань против меня, как против врага, хотя не находит во мне другой вины, кроме той, что не хочу иметь одинаковых с ним мыслей, что я вопреки ему поддержал во многих веру, которую приняли мы от отцов, убедив многих считать истинным то, чему научились мы из Священного Писания. Не озабочиваясь умыслами его против меня и поручая себя всеведущему и всесильному Богу, я написал к нему и другое послание, в котором, кратко изложив учение правой веры, убеждал и заклинал его Богом сообразно тому и мыслить, и говорить; но и этим я не принес никакой пользы: он и теперь таков же, как и прежде, и не перестает говорить превратное. Считаю нужным известить твое благочестие, что с моими словами согласны и все восточные епископы; они все теперь в огорчении, в печали, а особенно благочестивые епископы в Македонии. А он, зная это, считает себя мудрым больше всех, думает, что только он знает смысл Боговдохновенного Писания и постиг тайну Христову. Не следовало ли бы ему скорее убедиться в том, что, когда все, какие есть по всей Вселенной, православные епископы и миряне исповедуют, что Христос есть Бог и что Дева, родившая Его, есть Богородица, Он один, отвергая это, находится в заблуждении? Но он, ослепленный гордостью, думает, что, действуя на всех властью своего престола, заставит и нас и всех других одинаково с ним мыслить. Так что же остается теперь делать нам, когда не можем ни вразумить его, ни отклонить от таких бесед, когда народ в Константинополе со дня на день сильнее и сильнее заражается зловерием, а некоторые с томлением в душе ждут себе помощи от православных епископов? Рассмотрению нашему подлежит не какое–нибудь обыкновенное дело, и молчание тут нисколько не оправдает нас. Христос подвергается поношению — как же мы будем молчать? Каждый из нас знает слова Павла: Аще убо волею сие творю, мзду имам: аще же неволею, строение ми есть предано (1 Кор.9:17). Поэтому мы, которым вверено служение Слову, которым и поручено охранять незыблемость веры, что скажем в день Суда, если промолчим при настоящих событиях в Церкви?