Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Был у Арбатова. Усидели поллитра. Перемыли всем кости. Его интим с Горбачевым. Тот будто бы не любит Загладина. Не очень верится. Факты? — Осудил его новую женитьбу: Яковлеву сказал об этом. Арбатов доказал мне, что инициатор неполучения Пономаревым второй Звезды — Громыко! Юрка убежден, что Громыко рвется в Генеральные. Генеральный же весьма плох. С Папандреу не смог встретиться. Как он будет выступать перед избирателями? А в апреле — съездовский Пленум! В порядке «затемнения» почти каждый день публикуется либо «его» обращение к народу, либо предисловие к очередному «его» изданию, либо приветствия или ответы на вопросы корреспондентов. Думаю, что он их не читает, даже после публикации.

Арбатов показал записку, которую он направил Горбачеву. Доказывает, что надо сорвать переговоры в Женеве (Громыко-Шульц). Не ожидал от него такой наивности. Будто он ведает, какие «государственные» соображения руководят действиями Громыко, который вновь продемонстрировал свои возможности, «наградив» своего первого заместителя Корниенко Героем социалистического труда!!

Да и по существу, нелепо уходить с переговоров, не начав их, когда весь мир увидел в них единственную надежду. Ведь главное сейчас — одерживать «победы» в пропагандистской войне, хотя они и ничего не изменят в реальной политике = в гонке вооружений, катастрофических для всех, а для нас — раньше других.

Читаю «Публичное чтение о Петре Великом» С. Соловьева. Масштабный исторический мыслитель. И поучительно тоже!

Сходил в музей Горького в Шехтелевском особняке на улице Качалова. Я там никогда не был, представлял интерьер по фотографиям. Все вместе, Горький плюс Шехтель плюс дух эпохи, производят впечатление, как и то, что музей-то открыт только в 1961 году, после XX–XXII съезда КПСС. Да и то сказать — как бы выглядела библиотека Горького в шкафах по всем стенам — 10 000 книг, из которых доброй трети место в спецхране! Ходил по комнатам: прихожая с лестницей, обошедшей все архитектурные хрестоматии мира, столовая с роялем и камином, библиотека с круглым столом и кожаными креслами былых времен, кабинет с китайскими штучками, спальня с мебелью, которая Горькому не понравилась, но просил не беспокоиться (т. е. не менять). Она — богатая, в стиле рококо.

Ходил и не оставляло меня «при всем том» чувство: высоко себя ставил первый пролетарский писатель, как и в Сорренто, не постеснялся получить от пролетарского нищего государства помещение, подстать миллиардеру! Здесь-то и были написаны многочисленные, на 5–6 томов статьи о пролетарском искусстве, о новой культуре, о гниении Запада и т. п. Нет! Что-то есть неистребимо вечное в попреках Маяковского, которого пролетарским признали только после смерти и не на I съезде Союза писателей.

Перебираю «от нечего делать» разные книги: Фитджеральд «Письма, записки, дневники», Эйдельман — о Пушкине-историке, Соловьев, Салтыков-Щедрин «Благонамеренные речи» (совершенная антисоветчина!), «Марксизм 1929–1956» — сборник разных марксологов, Вознесенский. Проза. Винокуров «Она» (сильные стихи, далекие от ортодоксии), сборник современных английских писателей (бытовщина, как мы сказали бы. А может быть, это судьба всякой литературы, в конце концов, когда все будут сыты и когда «мировые проблемы» — любовь, голод, нищета, угнетение и т. п. — будут решены на путях ЭВМ, НТР и секс-революции в мировом масштабе.

А читая книжку Фитджеральда, я вновь поймал себя на мысли, что мне все больше интересно читать о писателях, чем их самих: мыслей больше.

Вчера послушал Громыко перед избирателями (в РСФСР), сегодня прочел в «Правде». Он — о Черненко… Все другие говорили о нем по трафарету, даже заподозрил, что соответствующий абзац (о Генсеке) был утвержден на Политбюро. Этот — оригинален в своем слове о «внутреннем и внешнем величии нынешнего Генсека». Что это?

Пользуется его беспомощностью, ограниченностью, тщеславием, чтобы сохранить себе монополию на внешнюю политику, а, может быть, это даже и завещание — на наследство? Скорее всего так и есть. Арбатов, да и другие не исключают, что Громыко всерьез зарится на первое место. Неужели и такое у нас возможно? А все другие, может быть, настоящие, вновь будут ждать своего часа на выдвижение?

Вчера перебирал свои блокнотики времен войны. Многие страницы просто стерлись — настолько, что можно разобрать лишь несколько не связанных между собой слов. А то, что почему-то осталось разборчивым — противно читать: много я копался в себе вместо того, чтобы просто фиксировать факты, эпизоды, фамилии, названия деревень и т. п.

Политические рассуждения довольно ортодоксальны, — боялся что ли, что в чужие руки попадут? Впрочем, встречаются и замечания, которые были большим риском в сталинские времена. Недаром же я таскал блокнотики в карманах, а не в полевой сумке.

Когда-то все это, наверно, стоит разобрать. Мемуаров из них, видно, не получится. Но рассказ о себе самом может и выйти.

Многое меняется. Однако, охранительная суть политики освобождается только от крайних, репрессивных форм. Суть остается.

Прочел «Вторую встречу». Это книга Лакшина. Там о Твардовском, как о великом, как о классике. И в самом деле, даже Шауро и Ко возражать не будут, как и против того, что это утвердилось в народном сознании. Однако, Твардовский в свое 60-летие получил всего лишь Орден Трудового Красного знамени. И хоронили его почти как Пушкина — чуть ли не втихоря, чтоб не возбуждать эмоций. А вот заурядному сочинителю и жополизу Маркову дали дважды Героя, не заботясь о нравственных последствиях, т. е. о том, как на это посмотрит народ. А он либо безмолвствует, либо нахально смеется в рукав.

У Лакшина есть очерк о Марке Щеглове, вспыхнувшем в нашей литературной критике в момент Эренбурговой «оттепели», еще до XX съезда. И я вспомнил: было не то какое-то партсобрание, не то производственное совещание в Отделе науки в ЦК. Возглавлял его тогда А. М. Румянцев, будущий шеф журнала «Проблемы мира и социализма». Замом у него был такой Тарасов, огромный, стоеросовый, с красивым тупым лицом. Говорил он булькая, будто что-то жидкое болталось у него во рту. Доклад его был о культуре. Запомнил я только чувство отвращения от того, что я нахожусь в этой компании душителей оттепели: как он нес Марка Щеглова, со свежей еще тогда космополитической охотнорядской яростью!

Прочел новые главы «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера, тамиздатовское. Ощущение неприятное, в отличие от старых глав дяди Сандро: думаю, это от антисоветского кукиша в кармане, да еще в заграничных штанах.

Только что прочитал интервью Натты «Стампе». Откровенно и все до конца — об МКД, о «реальном социализме» и проч. И в связи с этим думаю о нашей предстоящей Программе на XXYII съезде. Раздел о коммунистическом движении… Написан Загладиным, дважды одобрен секретарями ЦК, уже много поправлен в Волынском -2. Но суть остается. Она — прежняя, даже такая, какой была до XX съезда. Меняется только словесность, да и то не во всем: мы, например, настаиваем на термине «пролетарский интернационализм», хотя в 1976 году на Берлинской конференции согласились заменить его «интернационалистской солидарностью» (и первое время в печати пользовались этим термином). Главное другое. Натта апеллирует к реальностям и в этом смысле отвергает «провокацию» интервьюера, — за кем вы (ИКП), мол, идете теперь — за Лениным или возвращаетесь к Каутскому?