Шестиклассники - Юрий Сальников

Желающие нашлись сразу: опять запросились Ля­ля Комарова с девочками, вызвался и Олег Возжов — отец у него столяр-краснодеревщик, поэтому Возжов заявил:

— Беру на себя все деревянные части!

Дима радостно шепнул Стасику:

— Видал, как ловко? Вот и отвязались!

Но Стасику не было радостно. Он ещё ниже опу­стил голову, исподлобья наблюдая, как уславливают­ся девочки идти к Возжову делать для остова маши­ны времени деревянные части.

И в физическом кабинете, куда гурьбой направи­лись вслед за Володей послушать радиосигналы спутника, Галкин вертелся впереди всех перед са­мым носом длинноногого десятиклассника Жени. При полном молчании столпившихся ребят Женя вклю­чил аппарат, и сначала в нем зашелестело, затем отрывисто и тоненько запищало, словно кто-то однообразно сигналил по азбуке Морзе: «Пип-пип, пип…»

Ребята попросили Женю, чтобы он включил пленку вторично, и, расходясь, шумно делились впе­чатлениями, пытались даже копировать звук го­лосом.

Но Стасику и это необычное пребывание в физи­ческом кабинете отравляла мысль о том, что во всех делах ребята оттеснили его на задний план, будто так и надо, чтоб двоечник и лентяй стал первым ак­тивистом, а хороший ученик и почти отличник Гроховский оказался совсем не у дел.

Дома Стасик старался сделать беззаботное лицо, но, как всегда, скрыть настроение не удалось, и ма­ма начала допытываться, что случилось. Он отве­тил, что ничего не случилось, и она больше не задавала вопросов, но, кажется, не поверила его словам.

А за ужином папа с мамой заговорили о спутнике. Папа похвалил учёных, которые добились такого ве­ликолепного успеха.

— Да, молодцы, — подтвердила мама.

 Стасик криво усмехнулся:

— Молодцы-то молодцы, а никто из них и по фа­милии не назван.

Мама сейчас же бросила на него настороженный взгляд, а папа закивал:

— Это ты правильно заметил, сын! Страна долж­на знать своих героев.

— Совсем и не обязательно, — неожиданно заспо­рила мама. — Важно, что совершён подвиг! Так и в газетах пишут: это подвиг, в который внесли свой труд и талант физики, математики, металлур­ги, химики… Целый коллектив, сотни советских людей!

— Но есть ведь среди них кто-нибудь самый глав­ный?— не сдавался Стасик. — Самый первый изобре­татель?

— Должен быть, — продолжал Василий Григорье­вич. — Если не один-единственный, то два или три человека… И ты напрасно споришь, — обратился он к маме. — Ты же превосходно понимаешь, что если пока их имена не названы, то через некоторое время мы о них услышим. За такой подвиг наш народ и наградит их по достоинству — и славой и почетом!

— Я всё понимаю! — произнесла мама недоволь­ным тоном, поднимаясь с места. — И тем не менее продолжаю считать, что главное не в том, назовут или не назовут твою фамилию, а в гордости за хорошо сделанное дело на пользу людям!

— Ну, это безусловно, а как же иначе! — согласил­ся Василий Григорьевич.

— Вот это и главное, — повторила мама.

Стасик сказал спасибо и вышел из-за стола.

Он не понимал, отчего мама так разволновалась. Конечно, по радио говорили: спутник создал не один человек, а много людей. Но всё-таки ведь может быть и так: сидит сейчас где-нибудь одиноко самый глав­ный учёный, без которого не было бы спутника, и ни­кто об этом человеке не знает, а ему так же обидно и горько, как Стасику, которого оттеснили ребята из-за Галкина.

Только Стасик заставит ещё говорить о себе: вот возьмет да нарисует к празднику Октября замеча­тельную картину, какой никто не видывал.

Принесёт он картину, завернутую в материю, в школу, прямо на вечер, и все от любопытства за­прыгают, а он спокойно обведёт вокруг взглядом, а потом как раскроет — так и ахнут! Вот он как на­рисует! Только сообразить бы что-нибудь совсем осо­бенное.

Стасик сосредоточенно размышлял весь вечер, но ничего не придумывалось.

Перед сном он вышел во двор. На тёмном небе сверкали бесчисленные звёзды. Где-то в их разливе неутомимо скользила маленькая звёздочка, к которой прикованы сейчас взоры всех людей на земле. Стасик посмотрел на небо и подумал: а что, если бы и вправ­ду полететь на космическом корабле навстречу мер­цающим звёздам! Вот он управляет бесстрашно полётом, и радиостанции всего мира принимают его мужественные короткие сигналы: «Пип-пип, прибли­жаюсь к Луне! Пип-пип, приближаюсь к Марсу!» Да, неплохо всё-таки Галкин предложил… Но Стасик ни за что теперь не полетит ни на какие звёзды, хотя ему это и очень нравится. Назло не полетит, а сделает картину.

Только какую?

Он думал о картине и в кровати и, должно быть, во сне, потому что она ему приснилась — очень боль­шая, тяжёлая и в золотой раме… Раму он успел рас­смотреть, а что нарисовано, так и не увидел.

Глава 27

РОДИТЕЛИ БЕСЕДУЮТ

Утром, готовясь к школе, Стасик сам не знал, чего ему больше хотелось: или чтоб Галкин совсем провалился, не выполнив необычайного пионерского поручения, или чтоб принёс в школу плохой чертёж, над которым бы все смеялись.

Однако вышло не так и не этак. Галкин чертёж принес, но никто не смеялся.

Был этот чертёж сделан на тонкой бумаге, каран­дашом и в двух местах протёрт почти до дырок резин­кой, но невиданная, необыкновенная машина значи­лась на нём довольно чётко.

Выглядела машина поистине фантастично: она походила одновременно на часовой механизм, выну­тый из будильника, и на верхнюю палубу морского корабля — с какими-то лесенками, перилами, с пло­щадкой вроде капитанского мостика и с трубой! А поверх всего располагалась башня с иллюминато­ром, а на башне лежал перевёрнутый зонт без ручки.

— А зонт зачем? — ехидно спросил Стасик, за­глянув в чертёж через чьё-то плечо.

— Это не зонт, — серьёзно объяснил Галкин.— Это улавливатель солнечной энергии.

— М-да, — промычал Стасик и покосился на зад­нюю парту.

В другое время он бы выразил своё мнение насчет этой мазни более решительно, но сейчас… Сейчас на задней парте сидела мама.

— Я в родительском комитете, — заявила она утром, — и должна познакомиться с классом.

И она пошла вместе со Стасиком в школу, села в классе и стала наблюдать за ребятами.

А они, не обращая ни на кого внимания, как на­рочно, на каждой перемене обсуждали галкинский чертёж. Конструкция им в общем понравилась, уточнялись лишь детали да упрощались отдель­ные «узлы», как выразился строитель Кнопка — Возжов.

— Вот здесь мы посадим машиниста, — распре­делял он места экипажа, — здесь будет командир, а башня — для радиста!

Стасик и Шереметьев в этих разговорах участия не принимали.

Мама даже спросила тихонько, подозвав к себе сына:

— Ты что в стороне сидишь?

— Да так, — ответил Стасик. — Ракету они не захотели, а ракета, по-моему, лучше… А это так,— он пренебрежительно махнул рукой.

Но глядел он при этом вбок, потому что не мог смотреть маме в глаза: ведь на самом деле и ему машина времени нравилась больше, чем ракета, по крайней мере она была совсем необычной! Но при­знаться в этом даже самому себе не хватило духа.

Нахмурившись, он снова сел рядом с Шереметье­вым.

Он понимал, что с ребятами у него получается плохо: чертёж делать отказался, и сидит действитель­но от всех в стороне, и на звёзды лететь не может, хотя очень хочется.

А Галкин ходит героем! К нему обращаются с во­просами, и он сам советуется, не лучше ли переде­лать то да изменить это. Послушать — так первый человек в классе! А вот на алгебре этот первый чело­век опять не сумел решить у доски задачку, и Павел Степанович поставил ему, первому человеку, уже не первую двойку.

— Вот как у нас! — воскликнул Шереметьев, когда ребята начали рассказывать пришедшей в класс Таисии Николаевне о машине времени. — В будущем двоечников не должно быть, а Галкина берём. Да ещё чуть ли не главным конструктором делаем!

Таисия Николаевна серьёзно сказала:

— А мы его по дороге исправим.

Всем ребятам ответ учительницы понравился, они одобрительно загудели, а Шереметьеву пришлось за­молчать.

После уроков Прасковья Дмитриевна предупреди­ла Стасика:

— Подожди меня… Я скоро.

Она задержала в дверях Галкина и, отведя его к окну в коридоре, начала с ним разговаривать. Ста­сик издали видел, как Галчонок что-то отвечал, пожи­мая плечами. Потом он убежал, а Прасковья Дмит­риевна зашла в учительскую и немного спустя появилась вместе с Таисией Николаевной. Они тоже о чём-то побеседовали и распрощались у лестницы.

— Пойдём, — кивнула Прасковья Дмитриевна стоящему в отдалении Стасику.

— Ну, как тебе у нас? — спросил Стасик, пы­таясь шутливым тоном прикрыть своё смущение: он знал, что мама сама заговорит с ним и о клас­се и о ребятах, и ему не хотелось подавать виду, что он обо всём этом сейчас стесняется с ней го­ворить.