Московский упырь - Андрей Посняков

– Волею государя и Боярской думы… Василий Шуйский, за многаждые измены и вины приговоренный к казни, волею государя объявлен помилованным!

– Помилован! – зашептали в толпе, повторяя все громче и громче, кто с досадою, а многие с радостью. – Помилован!

– Слава царю Дмитрию! Слава!

– Разочарован? – Иван наклонился к Митрию.

– Да нет, – пожал плечами тот. – Сказать по правде – не люблю кровопролития. Ежели б начальство не приказало всем тут быть, сидел бы себе дома, читал бы книжку… «Повесть о голом и небогатом человеке» – говорят, умора!

– Купил, что ли? – удивился Иван. – Пошто не хвастал?

Митрий с досадой махнул рукой:

– Да не купил, так, мечтаю просто. Где бы достать?

– В лавку-то загляни к книжникам.

– А деньги? Книжицы-то немало стоят.

– На Басманова посмотрите-ко! – обернулся к обоим стоявший чуть впереди Прохор. – Краше в гроб кладут.

И в самом деле, после оглашения помилования Петр Федорович поник головою и медленно поехал прочь. Князь Василий, пару раз поклонившись народу с помоста и покосившись на плаху, быстренько покинул площадь, уведенный под руки невесть откуда появившимися доброхотами. Ушел и палач… но сразу поспешно вернулся, схватив, поднял на плечо секиру… наклонился к стоявшим ближе людишкам, пошутил:

– Хорошо, не украли!

– Плаху еще унеси! – засмеялись в толпе. – Не то ведь и ее, не ровен час, сопрут на дровишки.

Посмеявшись, палач ушел. Давно скрылся из виду и Басманов, и стража, и дьяки, а народ все не расходился, все кричал, славил царя:

– Да здравствует добрый царь Дмитрий Иванович!

– Слава царю Дмитрию, слава!

Похоже, Дмитрий все ж таки сделал верный шаг, помиловав Шуйского, верный – на сегодняшний день, что же касаемо дня завтрашнего, то кто его мог сейчас знать? Хотя предположить, конечно, можно было…

Вернувшись в приказ, занялись Михаилом Скопиным-Шуйским, кстати – племянником только что помилованного князя Василия. И здесь следовало быть осторожным: как узнали уже от Овдеева, князь Михайло, несмотря на юный возраст – всего-то девятнадцать лет, – уже был обласкан царями. Год назад Борис Годунов пожаловал ему чин стольника, а вот сейчас – неизвестно, за какие заслуги – приблизил к себе Дмитрий.

– Вот везде так, – зло говорил Овдеев. – Везде знатным детушкам – прямая дорога. Восемнадцать лет – и уже стольник! Чего уж больше хотеть-то? Тут, чтоб до стольника добраться, – всю жизнь свою положишь… а у этих – все как по маслу. Ух, проклятое племя!

– Проклято местничество! – поддакнул Иван. – Я тоже этого не люблю – худороден.

– Как, впрочем, и я, – Овдеев покривил губы.

– Не говоря уже о Митьке, Иване, Ондрюшке Хвате…

– Это уж точно! – Начальник неожиданно рассмеялся. – Им и городовые чины – в радость. А с Михайлой – с осторожностью действуйте. Не так сам опасен, как родичи его, связи…

– Так ведь родичей-то его царь чуть не казнил! – удивился Иван. – Чего теперь их опасаться?

– Э, не скажи, Ваня, не скажи! – Овдеев прищурился и погрозил пальцем. – Знаешь такую игрушку – ванька-встанька называется?

– Ну.

– Вот и бояре высокородные так: как бы их не валили, а все подымаются! Рвать! С корнем рвать надо, как Иоанн Грозный делал! Эх! – Стольник раздраженно хватанул кулаком по столу, что, в общем-то, было понятно. Иван тоже не любил знатных да богатых выскочек, у которых, как выразился Овдеев, «все как по маслу». Да и кто их любил? Просто такой уж был порядок, когда знатным – все, и другого не знали.

– Ты сам-то перед Михайлой не мелькай, – неожиданно предупредил стольник. – Ребят своих пусти – пусть сначала они сведения пособирают. Сам жди. Совсем скоро Михайло Скопин-Шуйский от Москвы отъедет – встречать матушку царя Дмитрия Марфу, – о том мне верный человек сообщил. И еще сказывал – цареву матушку Михайла извести надумал!

Иван вскинул глаза:

– Как – извести?

– Зелье в питье подсыпать или просто зарезать… Отомстить. Представляешь, какие слухи по Москве поползут, когда Марфу убьют? Скажут – специально это царь сделал, ведь Марфа-то его опознать должна бы. Скажет «сыне родной» – уже окончательно ясно, что царь настоящий, истинный чудесно спасшийся Дмитрий. А ежели убьют бабусю да Дмитрию это убийство припишут? Чуешь, о чем толкую?

– Да уж… – Иван чувствовал, как лоб его покрылся холодным потом – больно уж в жуткое дело влезал. Тут как бы самому выжить…

– О себе и друзьях своих не беспокойся, – обнадежил Овдеев. – Не токмо от меня, но и… – он поднял глаза кверху, – и от высших чинов вам, в случае чего, защита и покровительство будет. А дело, не скрою, сложное – и князя Михайлу надобно из него вывести… чтоб уж при всем желании не смог убить.

– Это как? – переспросил юноша. – Самим, что ли, его того… на тот свет отправить?

– То бы хорошо, но слишком опасно. Слухи поползут, опять же – следствие, на покровителей наших могут выйти… Нет, убивать мы не станем… а вот какую-нибудь болезнь на князя наслать – это можно.

– Болезнь? Что же мы, ворожеи, что ли?

Стольник осклабился:

– Почему ворожеи? Вот…

Выдвинув ящик стола – длинный, в какие приказные дьяки обычно метали те челобитные, что без опаски можно было заволокитить, так и говорилось: «положить в долгий ящик», – Овдеев достал из него небольшой мешочек из серой замши:

– Подсыпать в питье или в пищу… От того животом князюшка так изойдет, что ни о чем боле помыслить не сможет. Бери! Когда придет время ехать – скажу. Свободен.

Вот это влип! Словно муха в мед, если не сказать похуже. Иван хорошо понимал, что порученное его команде дело было очень опасным – после таких мелкие людишки обычно на этом свете не задерживаются… «Животом изойдет» – ага, поди проверь, животом ли? Может, после этого зелья князь и вообще не встанет? Скорее всего. Проверить бы на собаках – да собак жалко.

Вытащив из дома скамейку и кувшин квасу, Иван сидел на крыльце и думал, дожидаясь возвращения друзей. Задание у тех было простое – молодой князь Михаил Скопин-Шуйский. Близко к князю не подходить – да и кто бы пустил? – просто разговорить дворню и неближних знакомцев.

Усталое солнце к вечеру спряталось в облака, превратившись в маленький золотистый шарик. Впрочем, дождя не было, да и в облаках зияли просветы. Так и чередовались: молочно-белые, светло-оранжевые, густо-палевые облака полосками – нежная лазурь неба. Было не жарко, но и не холодно, а так, в самый раз. За воротами, в уличной пыли, крича, играли дети, пахло укропом, шалфеем и яблоками. Василиска ушла к подружке, Филофейке, взяв с собой пряжу. Ужо, посидят, посплетничают, посмеются, что еще молодым девкам делать-то?

Посмотрев в небо, Иван встал, потянулся – пора бы уж Василиске возвращаться. Хватит сплетничать, нашли бы, чем заняться, и тут… Юноша улыбнулся. Вообще-то, и парни должны бы скоро быть. Что-то они долгонько сегодня, долгонько… Иван от нечего делать походил по двору, лениво попинав ногами валявшиеся дрова: вчера вечером покололи, а в поленницу не сложили – стемнело. А сегодня было неохота, да и не дворянское это дело – дрова в поленницы складывать, невместно занятие сие благородному мужу, на то слуги имеются.

В калитку вдруг дернулись, постучали. Иван обрадованно отворил, гадая, кто там – Митька, Прохор иль Василиска? Если Василиска, то…

– Здрав будь, господине! – низко поклонился какой-то незнакомый парень, даже не парень, а совсем еще молоденький отрок – безусый, светлоглазый, худой, с длинными русыми волосами.

– Да что ты на улице кланяешься? – посмеялся Иван. – Во двор хотя бы зайди.

– Коли позволишь, господине.

Одет парнишка был вполне даже прилично: белая, с вышивкою, рубаха, приталенный длинный кафтан темно-зеленого аглицкого сукна, украшенный серебристой плющеной проволочкою – битью, с кручеными веревочками-застежками – канителью – от ворота до самого низу, на ногах – алые сапожки, волосы аккуратно причесаны, в руках – беличья шапка.

Войдя во двор, гость еще раз поклонился:

– Спаси тя Господь, господине!

– Да что ты все кланяешься? – раздраженно бросил Иван и вдруг застыл, с удивлением вглядевшись в парня. – Постой, постой… Господи, да ведь ты Игнат, кажется!

Да уж, в этом прилично одетом, уверенном в себе пареньке сейчас было трудно признать того плачущего заморыша, что еще так недавно висел на дыбе под кнутом палача Елизара.

Гость улыбнулся:

– Признал, господине! Извиняюсь, что побеспокоил, – заглянул ненадолго и от дел никаких не оторву. Просто зашел поблагодарить за свое спасение… И вот сказать… Ежели, господине, не дай Бог, хворь с тобой какая-нибудь приключится, ты к лекаришкам немецким не ходи, а иди к моей матушке, Олене, – уж она-то от любой хвори вылечит. Мы на Поварской живем, в Земляном городе.

– На Поварской… – задумчиво повторил Иван. – А, знаю! Недалеко от Чертолья.