Московский упырь - Андрей Посняков

– На Поварской… – задумчиво повторил Иван. – А, знаю! Недалеко от Чертолья.

– Ну да, там рядом, – отрок улыбнулся. – И вот еще что. Матушка вчера гадала – сказала, опасность для тебя есть немалая.

– Что? – Юноша вскинул глаза и тут же рассмеялся. – У меня, вообще-то, вся жизнь в опасностях – служба такая, тут и гадать не надо.

– Извести тебя хотят, господине! – твердо заявил Игнат. – Про то и предупреждаю.

– Извести? – Иван хохотнул. – Интересно, кто?

– Точно не ведаю, но мыслю – тот самый дьяк, что меня пытал.

– Ондрюшка? – удивился Иван. – Ему-то с чего? Ну, вот что… – Юноша рассердился, и в тот же миг за воротами послышались знакомые голоса Прохора с Митькой.

С хохотом завалив в распахнутую калитку, парни споткнулись о разбросанные дрова и сходу принялись шутить:

– Эко, Иване! Ты пошто поленницу не сложил? Иль поленился?

Отрок еще раз поклонился и попятился:

– Ну, я пойду, господине. Ежели что, приходи на Поварскую – примем с честию.

Иван лишь отмахнулся и в нетерпении повернулся к друзьям:

– Ну, рассказывайте! Да чего ржете-то, словно лошади? Пьяные вы, что ли?

– Ну, зашли по пути, выпили, – признался Прохор. – По паре стакашков бражки.

– Да немного, – поддакнул Митрий. – Не опьянели, не думай. А смеемся от веселья.

Иван хмыкнул:

– Ну, ясно, не с грусти. Так чего веселитесь-то?

Прохор посерьезнел первым:

– Михайлу Пахомова помнишь? Ну, который при само… тьфу, при Дмитрии был?

– Ну, помню…

– Так мы его в кабаке встретили, пьянющий – в дым. И серебро швыряет – направо-налево. Так он, Михайла-то, что удумал – кошку вином напоил, не знаю уж, откуда он ее взял, хозяйская ли то была кошка, или он ее как-нибудь с собой принес, неважно. Вот она, заразища, по столу ходит, шатается, хвостищем бьет, ровно тигра, – а в кружки мордой лезет, видать, водка понравилась!

– Да-а, – выслушав, покачал головой Иван. – То-то, я смотрю, вам потеха. По делу узнали чего?

– Да узнали, – Прохор махнул рукой, присаживаясь на крыльце на скамейку. – Сначала я расскажу, потом – Митька.

– Давай, – протянув друзьям кувшин с квасом, Иван приготовился слушать. Даже глаза прикрыл – так ему лучше представлялось, что Прохор рассказывал.

С утра еще ярко светило солнце, а белые и палевые облачка несмело теснились над дальним лесом. Зеленщики, кроме лука, укропа и огурцов, продавали букеты васильков и фиалок, и Прохор уже полез за медной монеткой – купить для кузнецкой дочки Марьюшки, – да тут же раздумал. Не монетину пожалел – цветы-то куда девать, помнутся. На обратном пути прикупить, разве что? Вздохнув, парень махнул рукой да зашагал дальше, а шел он на Таганку, именно там, на берегу Яузы, устраивались иногда тренировочные кулачные забавы, которые, говорят, частенько посещал Михаил Скопин-Шуйский.

Прохор шагал, щурясь от солнца, и думал о завтрашнем дне. Суббота – можно было, наконец-то, встретиться с Марьюшкой возле церкви. Нет, не возле этой вот, деревянной и неказистой, а возле белокаменной, святых Петра и Павла, где уж такие золоченые маковки, что в иные дни и глазам глядеть больно. Не то что здесь…

Прохор обошел церковь и свернул к паперти… едва не наступив на дерущихся парней. Один – здоровый, мосластый, краснорожий – мутузил другого – маленького и щуплого. Точнее говоря, уселся тому на грудь и с вожделением бил по лицу кулаками, приговаривая:

– Вот тебе, вот! Не крестись, ворюга, на чужие иконы!

Лежащий в пыли парнишка уже и не пытался вырваться, а только просил, плакал:

– Не бей меня, Анемподистушко, не бей… Не буду больше.

– Знамо, не будешь, вор!

Остановившись, Прохор в числе других зевак некоторое время молча наблюдал за всей этой сценой, потом усмехнулся и подошел ближе:

– Ша, парни! Вес у вас уж больно разный.

Здоровяк с удивлением обернулся:

– А ты кто такой, чтобы мне указывать?

Вполне резонный, между прочим, вопрос. Только вот задан он был с таким презрением, с такой беспросветной наглостью и кондовой уверенностью в собственной правоте и непогрешимости, что Прохор ничего не ответил, а только махнул кулаком. Один раз… А больше и не надо было – краснорожего словно ветром сдуло – полетел кувырком в кусты, оклемался, высунул морду.

– Еще? – присев, участливо осведомился Прохор.

Здоровяк помотал головой:

– Не надо. Здорово бьешь! Где так наловчился?

А вот эта фраза была произнесена с явным восхищением!

– Нет, право слово, славно ты меня положил! Аж до сих пор в левом ухе звенит и земля перед глазами вертится. – Выбравшись из кустов, здоровяк отряхнулся, одернул кафтан и как ни в чем не бывало улыбнулся Прохору. – Показал бы удар-то, а?

– И за что ты того парнища трепал? – задумчиво поинтересовался тот.

– А, Никешку! – Парень снова улыбнулся. – За дело, вестимо. Не раз уже в церкви примечал: он, гад, украдкою на нашу родовую икону молится, своя-то, видать, не помогает – вся их семейка лентяи да попрошайки, только и знают, что на жизнь жалиться. А чего жалиться-то? Чтоб лучше да веселее жилося, ты возьми да займись каким делом, ведь верно?

– А, пожалуй, верно, – мотнув головой, согласился Прохор. Новый знакомец определенно начал вызывать у него симпатию.

– Вот и я говорю. Предложил тому же Никешке к нам на сукновальню пойти, вальщиком или красилем, – куда там, отказался. Тяжело, говорит. А разве у нас тяжело? Не сами – станки работают, да на водяном колесе, зря, что ли, мельницу на Яузе-реке ставили? – Здоровяк почесал голову. – Может, стоило Никешке иное что предложить? Не чужой ведь, сосед, хоть и молился на чужую икону… Эй, Никешка!

Прохор обернулся, проследив за взглядом парня. Ну да, как же! Будет там Никешка лежать, дожидаться. Давно уже и след простыл.

– Так покажешь удар-то? – обернулся парнище.

Прохор улыбнулся:

– Тебя как звать-то?

– Анемподист. Ондрея Горемыка сын. Про Горемыкины мельницы на Яузе слыхал? Наши! – Анемподист с гордостью выпятил грудь. – Сам Дмитрий-царь нам благоволит, с его милости скоро бумагу делать зачнем – не хуже хранцузской.

– Да ты, видать, богатей, Анемподист!

– Да уж, не бедствуем. Да ты на кафтан-то мой рваненький не гляди, не в кафтане дело… Прямо скажу – не люблю я этого всякого щегольства… А вот удар ты мне все ж покажи – дельный! Ух как в ухе-то звенит славно! Сам-то откель будешь?

– Прохор. Приказной, московский жилец.

– Ну, сегодня жилец, а завтра, Бог даст, и стольником станешь. А то и бери выше – окольничим. А знаешь, что? – Анемподист азартно хватанул шапкой оземь. – Коль не спешишь никуда, айда на Яузу, там сейчас на бережку кулачники собираться зачнут. Славно будет! Там и удар свой покажешь.

– Кулачники? – обрадованно переспросил Прохор. – Эх, давненько я кулаки не тешил. Сам из кулачных, у себя, на посаде Тихвинском, бойцом когда-то был не последним.

– Ну, вот! – Анемподист засмеялся. – Идем же скорей. Славно, что тебя встретил.

– Это еще кто кого встретил, – сворачивая за угол вместе с новым знакомцем, заметил Прохор. – Да, а правду говорят, и из знатных боярских семей на Яузе людишки бывают?

– Из знатных… – Здоровяк хохотнул. – Сам Михаил, князь Скопин-Шуйский частенько приходит. Бьется славно. О, видишь, зуба нет? – Анемподист широко открыл рот. – Пощупай.

– Да вижу.

– Князь Михаил выбил.

Прохор ускорил шаг:

– Вижу, у вас там одно сплошное веселье!

На заливном лугу, что на южном берегу Яузы, уже толкался народ, в основном молодые сильные парни, хотя была и мелкота, и даже девчонки – куда ж без них-то?

– Здоров, Анемподист! Драться будешь?

– А как же! На то и пришел.

– А с тобой кто?

– Приятель.

– Тоже кулачник?

– Да уж.

– Драться будет?

Анемподист скосил глаза:

– Прохор, ты как?

– Конечно подерусь, с удовольствием. Отведу душу. Токмо это… соперника мне подберите побойчее!

– Боишься покалечить?

– Да нет, чтоб интересней было!

Кулачники между тем разбивались на пары. Анемподисту соперник нашелся быстро – кудрявый веселый парень, Ерошка, а вот Прохору пока не везло: никто что-то не хотел связываться с незнакомцем.

– Спытать бы тебя для начала, – почесал бороду Афанасий, коренастый жилистый мужичок, распорядитель, которого здесь все слушались. – Говоришь, знаменито дрался?

Прохор усмехнулся:

– Да уж не жаловались.

– Так что тебе все равно с кем драться?

– Да я уж сказал… Лишь бы интересно.

– Ин ладно. – Вытянув шею, Афанасий вдруг всмотрелся вдаль. – Сыщем тебе напарничка, сыщем.

Убежал, но ведь сыскал-таки, не обманул!

Другие уже, правда, начали драться, и Прохор уселся пока среди зрителей – мальчишек с девчонками, одобрительным криком выделяя хорошие удары. Долго кричать ему, правда, не пришлось: вернувшийся Афанасий подвел улыбчивого круглолицего парня в скромном темно-синем кафтане безо всяких украшений: