Лесная газета. Сказки и рассказы (сборник) - Виталий Бианки

Отец видел, как Лай вцепился ему в гачи – в мохнатые «штаны», как ловко он отскочил, когда медведь быстро обернулся, чтобы ударить его лапой.

Но только зверь хотел идти дальше, Лай опять на него напал.

Отец, подбежав, выстрелил, но впопыхах только легко ранил зверя. Зверюга рассвирепел и так стремительно кинулся на отца, что отец не успел выстрелить второй раз. Чудовище лапой вышибло ружьё у него из рук. Миг – и отец лежал на спине под тяжёлой тушей. Он считал себя уже погибшим, но зверь вдруг отвалился от него и вскинул передние лапы в воздух.

Отец вскочил на ноги.

Лай висел на спине у медведя, зубами вцепившись ему в ухо.

Нет такого пса на свете, чтобы мог один на один справиться с могучим медведем. Самые смелые лайки решаются нападать на такого зверюгу только с тыла.

К счастью, отец успел схватить валявшееся на земле ружьё и послать в медведя пулю, прежде чем зверь задавил Лая. Медведь рухнул мёртвый.

Так оправдались слова охотника-манси: верный Лай спас отца от неминуемой смерти, а отец – Лая.

Отец погиб в тот же год на глазах у бабушки. Но тут уж Лай не мог его спасти.

Отец рубил лесину. А был очень сильный ветер; бабушка говорит, прямо буря. Подрубленная лесина свалилась не на ту сторону, куда думал отец. Он не успел отскочить. И его задавило насмерть.

Бабушка своими руками вытащила его из-под лесины. Похоронила тут же, в тайге. И осталась одна-одинёшенька. Давно это было.

Кругом тайга. Зима в начале. Реки замёрзли – на челне не проедешь. И пешком идти – не дойдёшь до людей. И еды запаса нет в малой охотничьей избушке, что срубил отец на своём промысловом участке.

Бабушка могла бы и сама промыслить себе еду: умела с ружьём обращаться. Да отцово ружьё в щепки изломала та проклятая лесина.

Как быть?

На счастье, тут забрёл в бабушкину избушку какой-то охотник.

Бабушка ему очень обрадовалась:

– Выведи, добрый человек, из тайги, – вот как тебе благодарна буду.

А он ей:

– Так и быть, бабка, выведу. А ты мне за это своего пса отдашь.

Это Лая-то. О нём тогда уж далеко слух прошёл, что очень замечательный пёс. Хоть понаслышке, а все охотники километров на сто кругом его знали, Бабушка сдвинула брови и говорит:

– Нет, – говорит, – пёс у меня не продажный. Он моему покойному сыну верный друг был, а теперь мне на всём свете первый друг. Что хочешь проси – ничего не пожалею. А друга не отдам.

Охотник упёрся.

– Деваться тебе, старая, некуда. Всё равно отдашь.

– Ну, – бабушка говорит, – коли совести в тебе нет, нечего мне с тобой и разговаривать. Покинь старуху одну в беде.

Тот разозлился.

– Всё равно, – говорит, – я у тебя пса силой уведу.

– Попробуй, – отвечает бабушка.

И взялась за топор.

Ушёл злой человек ни с чем.

Бабушка говорит: мы – крепкая косточка, мы из сибирских казаков.

Так-то так, да ведь и тайга – не городской парк культуры и отдыха. Чаща, болота, горы. Снег по пояс. Вьюги. Как тут себе еды промыслить?

Отец, бывало, уложит лося или медведя и тут же на месте освежует. Кусок мяса отрежет – какой в мешок уйдёт. Это – с собой. А тушу и шкуру – в амбарушку.

Такие амбарушки звероловы себе в тайге рубят. На гладком бревне ставят, чтобы никакой зверь не залез. Тут и хранится мясо до времени. Ведь не всякий раз охота задастся – бывают и долгие чёрные дни.

Говорил отец бабушке, что у него три полные амбарушки запаса в тайге. Там и лосятина, и оленина, и медвежатина. А где их – те амбарушки – искать? Вот вопрос!

Всё-таки бабушка моя догадалась, как ей быть.

Ремнём потуже перепоясалась, топор за пояс, на лыжи стала и санки с собой взяла.

– Ну, Лаюшка, – говорит. – На тебя вся надёжа. Беги вперёд – показывай, где хозяин складывал добычу. Ищи!

Лай хвостом покачал – и в тайгу. Побежит-побежит да оглянется: идёт ли за ним бабушка?

И такой умница: прямо-прямо к амбарушке привёл!

Потом, когда бабушка всё мясо домой на санках перетаскала, Лай вторую амбарушку показал. А там и третью. Так всю зиму с мясом были, очень даже сытно прожили.

А весной, когда лёд растаял, постелила бабушка в отцов чёлн звериные шкуры, собрала кой-какую поклажу и спустилась речкой за шестьдесят километров до ближнего селения.

Там хорошие люди ей помогли, сельсовет избу дал.

Бабушка списалась с городом, где тогда моя мать училась и я, маленький, с нею был. Узнала бабушка, что мать сильно больна. Скорей на железную дорогу – и к ней. Да всё равно не успела: умерла моя мама.

Так бабушка и осталась одна на свете да еще со мной маленьким на руках.

Поселилась в железнодорожном посёлке под городом. А Лай, конечно, всё время с ней неразлучно.

Мне доходил четвёртый год, когда умерли мои родители и бабушка приехала и взяла меня к себе. Совсем еще несмышлёныш я был. И, бабушка говорит, неслух, озорной такой, что беда! Трудно, говорит, ей со мной пришлось, вот как трудно. Поступила, конечно, бабушка на службу. А меня дома оставить не на кого. И детского садика близко нет.

Тут опять бабушку Лай выручил.

Придумала она мне в дядьки его поставить.

Позвала меня, позвала его, велела нам обоим на стулья сесть и говорит:

– Слушайте оба. Тебе, Лаюшка, поручаю за этим молодым человеком присматривать. Чтобы не баловал, не озорничал бы, пока я на службе. Понял?

Лай: «Bay!»

Он, конечно, просто так тявкнул, потому что привык отвечать если к нему с вопросом обращаются. У него что ни спроси – он всё тебе «вау!» в ответ.

А мне бабушка сказала:

– Видишь, он «да» сказал. Он всё понимает. И ты его слушайся всё равно как меня. А ты, Лаюшка, – опять она к нему, – как приду, всё мне докладывай, что этот молодой человек напроказил. Понял?

Лай, конечно, опять: «Bay!»

А «молодой человек» сидит ни жив ни мёртв: я ведь тогда еще его за волка считал.

– Бабуленька, – лепечу, – я его боюся… Миленькая, не оставляй меня одного с ним!

– А и вовсе нечего его трусить, паря, – нахмурилась бабушка. – Лай хороший, честный зверь. Вот погладь его.

И как я ни отдёргивал ручонку, взяла её и погладила ею Лая по голове.

– Вот. Будешь себя хорошо вести, и он к тебе будет добрый. Можешь даже играть с ним. Брось ему палочку, он принесёт тебе. Зато уж озоровать при нём, – строго прибавила бабушка, – и не думай. Всё равно он мне всё про тебя расскажет. Вот сам увидишь, как приду.

Ух, и страшно мне было, когда закрылась за бабушкой дверь и я остался с глазу на глаз с этим серым волком! Маленький был, а на всю жизнь запомнил.

Сижу на стуле как привинченный, чуть жив и дохнуть боюсь: кто его знает, что он думает?

Лай давно соскочил со стула, передней лапой на подоконник вскинулся и бабушку глазами проводил.

Потом встал опять на все четыре, по избе походил, к миске своей подошёл – в углу стояла. Да пустая. И вдруг ко мне направился.

Меня так и вытянуло на стуле: вот съест!..

А он подошёл и голову ко мне на колени положил. Большущая голова, тяжёлая.

Да нет, вижу, совсем добрый волк, кусаться и не думает. Страх меня отпустил, и я тихонько положил ему руку на голову.

Он – ничего.

Я стал осторожненько его гладить, как бабушка показывала. Ниже, ниже, а как носа коснулся, он и лизнул мне мокрым языком руку.

Я сошёл со стула. Глядь, а в окно бабушка смотрит, улыбается.

Показывает рукой: открой форточку.

Я на подоконник, форточку открыл; бабушка и спрашивает:

– Ну, как? Не очень страшный волк?

– Нет, бабуля.

– Вот и славно, оставайтесь вместе. А я скоро, я в обеденный перерыв наведаюсь, тут ведь мне недалеко.

Так вот я и начал привыкать к нашему Лаю. Но, конечно, особенного при нём ничего не делал: опасался, что он про меня бабушке скажет.

Скоро я совсем решил, что он не волк. Он был мне добрым товарищем. Я его и гладил, и толкал, и за хвост дёргал. Даже верхом на него залезал и ездил на нём по всей избе – отличная была у меня лошадка. И он никогда на меня не сердился, не ворчал даже.

Случалось, конечно, я и не совсем хорошо вёл себя при нём. Мало ли что на ум взбредёт, когда бабушки дома нет.

Бывало, конфеты у неё из комода стащишь или там варенья ложечку-другую.

Правда, я всегда честно делился с Лаем всем, что удавалось стащить вкусного. Если два кусочка сахара стяну или два баранка, один ему отдам. И он ничего – берёт.

Потом, бывало, всегда попрошу его:

– Ты, Лаюшка, ничего про это не говори бабушке. Тебе-то ничего не будет, тебя бабушка никогда не трогает, а мне… сам знаешь! Уж больно она скора на руку.

Лай: «Bay!»

Придёт бабушка со службы – Лай сразу передними лапами ей на плечи и что-то ей на ушко шепчет.

То есть это я тогда думал так, что он ей про меня шепчет, хорошо ли я вёл себя. А он, конечно, просто лизал ей ухо – привычка у него такая была здороваться с бабушкой.

И сама бабушка делала вид, будто Лай что-то ей докладывает.