Четвертый хранитель - Роберт Святополк-Мирский

После отъезда молодых супругов в Москву я внезапно тяжело расхворался. Рядом со мной не было никого достойного, кому я мог бы открыть великую тайну, и я всерьез испугался, что могу умереть, так и не выполнив обещанного Савватию.

Но Господь своей мудростью не допустил этого. У него был свой Великий План, который не дано знать нам, простым и грешным смертным.

Услыхав о моей болезни, примчался из Москвы навестить меня Филимон.

К тому времени мне было уже шестьдесят два, Филимону — сорок два и подрастал тринадцатилетний Антип.

Я чувствовал себя очень плохо и, пошатываясь как когда-то Савватий, отвел Филимона в пещеру и открыл ему Великую Тайну, возложив на него полномочия Третьего хранителя.

Сын не отходил от моей постели, однако Господь не пожелал принять меня к себе.

Я выздоровел и, если опять же говорить откровенно, то могу признаться, что тяжесть ноши, которую я переложил на плечи своего сына, перестала тяготить меня.

Филимон вернулся в Москву и время от времени навещал меня, рассказывая о своей жизни, которая по-прежнему была тесно связана с Московской великокняжеской семьей.

Он подружился с греком Микисом и даже рассказал мне забавную историю, которая произошла незадолго до пятнадцатилетия великой княгини, когда по нашим законам она уже могла бы разделить ложе с супругом.

За полгода до этого срока великий князь хотел было тайно проникнуть в покои своей супруги, но бравый грек Микис, будучи начальником охраны, не пустил великого князя дальше порога, предложив ему свой меч и сказав, что, только убив его, великий князь может пройти к супруге.

Несмотря на некоторую забавность этого эпизода, он едва не обернулся для Микиса тяжелыми последствиями. Известно, что Иван Васильевич довольно злопамятен, и Микис опасается за свою голову.

Однако, как ни странно, это событие, кажется, не имело никаких последствий.

В день совершеннолетия великий князь явился к своей супруге и, спустя отведенный Господом срок, великая княгиня Марья родила первенца Ивана Ивановича.

А случилось это 15 февраля 1458 года.

Вот так постепенно я подошел в своем рассказе к той дате смерти великого Московского князя Василия Васильевича Темного, а в связи с этим и вступления на престол Ивана Васильевича, что привело к тому, что наша Тверская княжна Марья стала полноправной и законной великой Московской княгиней.

Филимон рассказывал мне, что между супругами царит полное согласие, оба они молоды и переполнены любви друг к другу.

Незаметно в молитвах и постах протекли мои годы, и сейчас в начале апреля 1466 года, когда я пишу эти строки, я могу рассказать лишь об одном интересном событии, которое недавно имело место в моей жизни.

Несколько месяцев назад пришли ко мне в пустынь двое юных еще совсем монахов — Симон и Елизар, на редкость образованные, умные и славные молодые люди.

Они скрашивают дни моей старости (мне уже семьдесят шесть), и мы проводим немало времени в разнообразных богословских беседах и спорах.

Я очень надеюсь, что мне удастся воспитать из этих молодых людей достойных преемников, и если они приложат определенные старания, быть может, мне с их помощью, как и с помощью других братьев, поселившихся в пустыни, мне удастся превратить нашу небольшую пустынь в настоящий монастырь.

Сегодня, 21 апреля 1467 года, я прерываю свое повествование и продолжу его завтра вечером.

С утра мы наметили серьезный богословский спор с моими молодыми собратьями Симоном и Елизаром о посланиях пророка Исаии…

…Мне было тогда восемь лет… Да-да, мой день рождения 29 апреля и я помню… как был взволнован грек Микис, когда до нас именно в этот день дошло известие что 22 апреля внезапно скончалась совсем еще молодая великая княгиня московская Марья, и Микис тогда даже заплакал… Я еще удивленно подумал: почему он так близко к сердцу принял эту далекую смерть, когда у нас каждый день гибнут и умирают люди… Неужели это все же тот Микис — первый охранник великой княгини… Как он оказался в Диком поле?..

На этом рукопись из первого (старого) ларца заканчивалась.

… Она обрывается как раз за день до этого события… Что-то помешало Ионе продолжить на следующий день вечером, как он собирался… И еще что-то тут есть… Странное… Что-то знакомое… Елизар… Симон… Елизар Бык? Но он купец и ничего в нем нет монашеского… Это распространенное имя…

Медведев некоторое время напряженно размышлял, пытаясь ухватить нить какой-то ассоциации, которая возникла где-то в глубинах подсознания, но так ничего не отыскав, вздохнул, зажег новую свечу и взял четки с ключиком, чтобы открыть второй ларец…

Глава восьмая

ПОСЛЕДНЯЯ РУКОПИСЬ СТАРЦА ИОНЫ

Сейчас, когда память, наконец, вернулась ко мне полностью, я в этой мой последней рукописи попытаюсь сложить воедино все отрывки записей, которые я вел в последние годы, медленно и постепенно, с молитвой, фрагмент за фрагментом, восстанавливая свое прошлое, которого не было у меня почти двадцать лет…

Наверное, я один из тех редких людей, которые родились дважды.

Теплым весенним днем 1467 года я открыл глаза и увидел себя лежащим у придорожного креста на едва пробившейся молоденькой весенней травке. Рядом со мной лежала старинная икона, а надо мной склонился рыцарь в блестящих на солнце доспехах, каких давно уже не носят, и вначале я подумал, что нахожусь уже на небесах, а надо мной склонился один из ангелов.

Однако позади рыцаря стояла группа вооруженных людей, одетых вполне современно, и я понял, что все еще не покинул землю.

— Что с тобой, старче? — ласковым голосом спросил рыцарь.

А я только смотрел на него и не мог ничего ответить, потому что у меня отнялась речь, и, как оказалось позже, не только речь.

— Кто ты? Как зовут тебя? — по-прежнему ласково спрашивал рыцарь.

И тут к своему неописуемому ужасу я вдруг обнаружил, что совершенно ничего о себе не знаю: ни кто я, ни как меня зовут, ни что было прежде; одним словом я чувствовал себя так, будто сию минуту родился на свет, только не младенцем, а дряхлым седобородым старцем.

Одно только имя вдруг всплыло в моей памяти яркой вспышкой, и я, едва шевеля одеревеневшими губами, прошептал:

— Иона.

И это было все, что я знал о себе.

Благородный князь Ольшанский, ибо это был он, взял меня на руки и нес пешком пока его оруженосец Ваня вел коня на поводу.

Так мы пришли в маленькую деревушку и, из разговора, я понял, что мы находимся где-то между Изборском и Псковом, что идет какая-то война, и что Ольшанский возвращается откуда-то к себе домой.