Четвертый хранитель - Роберт Святополк-Мирский

15 сентября 1480

Кобрин.

Василию Медведеву.

Отправляя это письмо в Тверь в мою родную Савватиеву Пустынь, молю Господа, чтобы он дал мне возможность перед кончиной передать тебе четки с ключиком от обоих ларцов и письмо служителю, который вручит тебе оба ларца и настоящее письмо.

Мне пришлось принять трудное решение, но Господь не покинул меня и твердо указал на тебя как на исполнителя моей… Ба, что я пишу… Его воли.

Я понимаю, что сейчас тебе трудно что-либо понять из сумбурного письма древнего старца — в апреле мне исполнилось 90 лет, но потерпи — постепенно все откроется.

Сперва же хочу рассказать о том, как я увидел тебя впервые, в прошлом году, в охотничьем тереме князя Можайского на реке Ипути, и какие это имело последствия.

Только что уехал Олелькович и, пробудившись утром, я увидел через оконце, что его комната снова занята. Спустя некоторое время ты распахнул окно и стал разговаривать с вооруженными людьми, которые находились внизу.

В это время мой дорогой друг и опекун князь Ольшанский, комната которого находилась прямо напротив твоей, также увидел тебя через распахнутое окно.

Я помню, слышал, как ты просил его пригласить к тебе православного священника, поскольку, предполагал, что твоя жизнь находится в опасности, и тебе может понадобиться последняя исповедь.

Ольшанский колебался.

Сквозь щель приоткрытого окошка моей кельи, расположенной этажом ниже комнаты Ольшанского, я видел твое лицо, и вдруг, сам не знаю почему, мне захотелось тебе помочь.

Я знал, что у князя Ольшанского характер добрый и мягкий, но нерешительный, и он часто колеблется, размышляя, как поступить. Однако, я знал также, что тайная ниточка душевной связи которая протянулась между нами, начиная с тех событий, о которых ты еще узнаешь, позволяет мне подсказать ему решение. Я мысленно подсказал, и князь Ольшанский тут же согласился выполнить твою просьбу. Он сошел вниз и пригласил к тебе домашнего священника князя Федора Бельского отца Леонтия.

Впоследствии я узнал, что все окончилось благополучно, и что князь Федор проникся к тебе большей душевной симпатией.

Так я увидел тебя впервые, и вскоре после этой встречи ко мне вдруг стала постепенно возвращаться утерянная память. С тех пор, каждый день мне вспоминались все новые и новые сцены моего прошлого. Впоследствии я понял, что это тоже был знак, но долго еще не осознавал его смысла.

Несколько дней назад мне было видение.

Оно показало, что ты — именно тот человек, которого я ищу.

Прошу тебя прочесть мои записки, хранящиеся в первом (старом) ларце и только после этого ознакомится с моей последней рукописью, хранящейся во втором (новом).

Тогда все тебе откроется.

А когда все прочтешь — уничтожь оба ларца с бумагами — никто не должен их увидеть.

Итак, прощаюсь с тобой навеки.

Да поможет тебе Господь.

Бывший старец Савватиевой пустыни Иона

(в миру Филимон Русинов).

Медведев осторожно открыл старый ларец маленьким ключиком, похожим на крестик, прикрепленным к нити, на которую были нанизаны четки.

В ларце находился только один предмет.

Это было подобие книги, или точнее, тетрадь — сшитые вручную страницы, густо исписанные русской церковной вязью, четким ровным и очень красивым почерком.

Василий положил ее на стол, подвинул поближе свечу и углубился в чтение.

Известие о смерти великого Московского князя Василия Васильевича, прозванного Темным, ввиду его насильственного ослепления своим двоюродным братом, пришло к нам лишь в начале апреля.

Однако, еще за день до этого мне стало ведомо, что произойдет.

Помолившись на ночь, я лег спать, но еще не успел уснуть, как, находясь в некой полудремоте, ощутил вдруг, что вот-вот случится необыкновенно важное событие, которое положит начало новому, совсем другому порядку, а старые наши законы будут забыты и постепенно отомрут.

В том, что с минуты на минуту должно было произойти, таились грядущие перемены, и они были с одной стороны величественными и славными, но с другой грозными и страшными — повсюду лилась кровь невинно убиенных, слышались стоны и рыдания вдов и сирот, полыхало пламя огня войны, и страшный призрак разрушения и смуты зловеще проглядывал сквозь это пламя.

Но самое главное заключалось в осознании того, что все это свершится в результате смерти одного из величайших мужей нашего времени. Точно такие же, или очень похожие чувства, я уже испытал год назад — 11 февраля 1461 года, а на следующий день в нашу пустынь принесли весть о смерти великого нашего князя тверского Бориса Александровича, который также был одним из выдающихся героев своего времени.

И тогда я понял — предстает ныне перед Господом великий князь Московский Василий Васильевич, и тем самым, заканчивается недолгая эпоха, когда два могущественных и соперничающих между собой княжества: Великое Тверское и Великое Московское жили некоторое время рука об руку в союзе и согласии, а князья помогали друг другу против общих врагов.

Борис Александрович называл Василия Васильевича своим братом и выдал за его сына Ивана, свою дочь Марью, чтобы навеки закрепить эту дружбу. Но вот теперь обоих не стало, и неведомо никому, сможет ли молодой князь Иван Васильевич поддерживать такие же добрые отношения со своим шурином великим князем Тверским Михаилом Борисовичем…

Через неделю, когда я принял решение писать эти заметки, видение подтвердилось: великий Московский князь Василий Васильевич скончался, а на Московском престоле сел его сын — Иван Васильевич.

Совсем скоро — 28 апреля — мне исполнится семьдесят два года, и вряд ли я доживу до того, чтобы увидеть, как развернуться дальнейшие события.

Поскольку я и мои близкие — отец и сын, имели самое прямое отношение к династическому союзу нынешнего великого Московского князя, я решил, что должен изложить в этих тайных записках все, что случилось в моей жизни, поскольку, чем дольше я живу, тем дольше понимаю, что даже самая маленькая и ничтожная жизнь одного маленького и ничтожного человека порой бывает неожиданно тесно связана с жизнями великих мира сего, которые решают его судьбу.

Итак, я начинаю свои записки, которые предназначены лишь для моего сына, и надеюсь, что успею передать их ему перед своей кончиной.