Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник) - Андрей Архипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не… Из полуденной страны, сказывают, лепешки железные везут, не упомню, как они прозываются. Из него узорчатые мечи и куют… Мыслил я, что такие клинки – это есть харалуг.
– Можно и харалужными прозывать, а те, что слоями куются, дамасской сталью еще кличут. У меня… в отечестве те лепешки называли «вутц», а железо в них – булатом. Я тонкостей в названиях не понимаю, да и дело вовсе не в этом… Так вот, в той полуденной стране сразу металл делают узорчатым, а не проковкой и сгибанием. И получается он даже еще крепче…
– Это как так?
– Дело в том, что сталь там варят в тиглях, то бишь, горшках особых. Горшки эти делают из огнеупорной глины. Из такой, к примеру, какую мы для кирпичей искали… Засыпают туда шихту… ну тот же уголь с рудой хорошей, без примесей, закрывают крышками с дырками для отвода газа, ставят их в печь и засыпают тем же углем вперемешку с гравием до самого верха. Дутье опять же сильное нужно для того, чтобы расплавить все в этих горшках, а варят их так долго, как тигли эти выдержат… Шлак, или сок железный по-твоему, наверх поднимается, а булат внизу остается… Самый узор на дне получается, как тигель разобьешь.
– И все?
– Сначала его правильно остудить надобно – чем медленнее, тем лучше… А потом еще и отжиг ему дать при тысяче градусов… ну, когда цвет как солнце закатное у получившегося бруска металла будет. Тогда узор сильнее проявится. И ковать опять же особым образом надобно, чтобы кристаллы не разбить… А! Вот про них я и забыл сказать. Отчего крепость у булата появляется? Когда он остывает, то в металле образуются… зерна, а вокруг них еще такие же зернышки фигурами разными собираются, только те уже помельче да покрепче. На срезе или сломе это видно. Эх… слов умных я тебе накидаю сколько хочешь, только вот от этого ты лучше меня не поймешь… Да я и сам в этом деле только вершков нахватался!
Любим неожиданно посерьезнел лицом и, повернувшись в сгущающейся темноте к Николаю, поклонился тому в пояс, коснувшись рукой своих сапог и показывая свое знание родословной собрата по ремеслу.
– Благодарствую за науку, Николай, сын Степанов, век не забуду.
– Да что ты, в самом деле, – аж цокнул тот от досады. – Я же тебе только словами все обсказал, а делать все это вместе придется. И намучаемся мы еще с тобой столько…
– А ты не относись к сему знанию как к никчемному, – выговорил собеседнику Любим. – Оно великим благом для рода будет. Еще отцы наши по крупицам собирали такие слова заветные, а ты такой кладезень в голове держишь, что пересказывать его из уст в уста надобно и на грамотах писать, абы не потерялся в веках он. А уж хранить сие знание пуще зеницы ока в роде нашем следует… Так каким путем мы булат варить станем?
Так хитро, не скрываясь, прищурился Любим, что Николай не выдержал и расхохотался.
– Третьим, третьим способом. В роде он грамотки оставит, кхе… Дай продышаться, уморил… Первый способ долгий, второй сложный, а вот третий нам подойдет. Мы же с тобой сначала решили делать чугун, так? Вот из него и будем булат варить в тигле, добавляя железную стружку… Температура плавления чугуна меньше, чем у железа, значит, и большого расхода угля не будет, да и от лишнего передела в сталь избавимся. Правда, булат не очень хороший получится, от примесей мы таким путем не избавимся, но нам хотя бы что-то сделать для начала, а дальше видно будет… Давай уж, топай к костру, выведывальщик. Варевом да травками оттуда так тащит, что лично у меня кишка кишке уже колотит по башке…
* * *Сотник Ибраим медленно прохаживался около шатра, постукивая свернутой плеткой по голенищам сапог. Солнышко как раз поднялось за речкой над верхушками деревьев и начало ласково пригревать освобожденный от шлема затылок, поблескивающий ранней плешью. Это через два-три часа воздух разогреется, и пот потечет градом, впитываясь в поддоспешник. А пока… лепота!
И неспешные благостные мысли словно сами рождаются в голове.
«Эхе-хе… скоро должна прибыть лодья с низовьев, а там уж и другие воины подоспеют с живым товаром из лесного схрона. А когда он прибудет в Булгар, то ум-м… – Причмокивание само родилось на устах Ибраима. – У всех завистников челюсти отвиснут. Пять десятков отборных молодых женщин и сильных мужчин уже готовы для перевозки на невольничий рынок. А еще к ним добавятся русые красавицы, которые наверняка попадут в гаремы булгарских вельмож или эмиров полуденных стран, где особо ценятся светловолосые рабыни. Взяли бы больше, но остальные уже не поместятся в лодьи… Хорошо.
Вот теперь уж он всласть заживет в окрестностях Буртаса! Сначала нужно, конечно, отдать долги тем, кто уговорил вышедшего в отставку сотника совершить сей благостный поход, обеспечив его звонкой монетой, но потом…
Потом он посватается к прекрасной Хаан и будет жить припеваючи, кататься как сыр в масле. Ха… только бы пришел поскорее этот вечно ворчливый десятник Алтыш. Как он надоел своими придирками к новой вере и могучим булгарам, вечно вспоминая, какие были у нас великие предки…
Было, все было, одно время ходили под хазарами, придет другое – уйдем из-под булгар, нужно только подождать…
А пока надо жить, жить сегодняшним днем и получать от жизни удовольствие!
Да, Алтыш… одно воспоминание о нем может испортить радужное настроение. Ему был дан крайний срок придти сегодня в полдень, даже если он никого не поймает.
Хотя после этого он и часа в десятниках не проходит – найдется кому заняться такой приятной работой, как поимка невольниц… Сладких, мягких, податливых… хм, через некоторое время, конечно».
Грезы сотника были прерваны подбежавшим дозорным. Но Ибраим не обиделся на него и никак не наказал. Ведь тот ему принес радостную весть. Наконец-то идет лодья.
«Сам теперь вижу… На веслах идут: ветер им в лицо. И кормчий Ишей стоит на руле, вон как развеваются его черные волосы, выбившиеся из заплетенной косы. Сколько раз говорил, чтобы надевал шелом, – так нет, жарко ему, видите ли. А наказать, так такого кормчего потом поди найди. Все пути и мели на Суре и Итиле знает, с закрытыми глазами проведет!
Только вот почти никого над бортами не видно. Устали, или стычка была с кем?
Ха! Наверное, просто перепились… Я им покажу потом, как нарушать заветы Аллаха, волками взвоют! Ну да ладно, теперь только Алтыша дождаться – и отправляться можно… Или все-таки наказать русинов за то, что попробовали сопротивляться?
Нет, воинов терять не хочется… И так могут сказать, что мне изменила обычная удачливость.
Да уж, почти десяток выбили начисто! Еще чуть и никто не пойдет с тобой в набег, сотник…
Эх, жалко, что местные вои этой ночью решили напасть в другом месте – нет бы прорывались в сторону леса! Ах, какой он там подарок им приготовил… Как бы он поплясал потом на их костях, если бы они напоролись на приготовленную ловушку…»
– А! Шайтан тебя задери! Куда ты правишь, вонючая собака! Руль, руль выворачивай! – сорвался с мыслей на крик сотник.
Лодья, пройдя чуть выше по течению, развернулась, встала по ветру, а потом неожиданно поставила парус и дернулась вперед как застоявшаяся кобылица.
Кормчий же, вместо того чтобы отвернуть руль на середину реки, направил судно прямо меж двух вытащенных на берег досчаников, стоящих всего в нескольких саженях друг от друга.
Неожиданно перед самым берегом парус дернулся, нижняя его часть вырвалась от удерживающих ее канатов и подлетела вверх, а набегающая лодья довела руль вправо и, плавно скользнув меж своих соседок впритирку к их бортам, выбросила свой нос на песчаную отмель.
– Уф-ф-ф!.. – вздох облегчения сотника пронесся над лагерем словно предгрозовой порыв ветра. – Я скормлю твою тушу собакам, Ишей, паршивая ты свинья! Я одену тебе на голову свои исподние портки, и ты будешь так гулять в центре Буртаса!
Ибраим выместил свою злость в крик и продолжил уже себе под нос.
– Но каков шельмец, так показать свое мастерство! Недаром согласился идти, только когда ему пообещали двойную долю в добыче против обычного воина. Ай-ай, молодец!
* * *Только присланная записка удержала воеводу переяславской веси, которого по привычке называли десятником, от того, чтобы броситься ночью на лагерь буртасов. Скрипнув зубами, воевода спрыгнул с помоста и присел, облокотившись на столб.
«Пятью десятками против трех мы еще могли… Нет, не обратить ворога вспять, для этого неодоспешенные смерды все-таки слабы, – десятник в очередной раз прогонял через свое уже порядком воспаленное воображение сложившуюся картину, – но ворваться всей толпой во вражеский стан следом за острием дружинного десятка…
Да, ночью, в темноте, мы еще могли взаимно истребить друг друга. А ныне… ныне слишком поздно. Если и пощипали немного буртасов в лесу смерды, как писано было, то и сами полегли, а бабы в лучшем случае разбежались…
Вернутся степняки из тех, кто на поимку ушел, да еще с низовьев лодья придет и тогда они селение с ходу возьмут, а баб всех до единой на веревке с собой утащат.