Убийство в Венеции - Ян Мортенсон

— Я знаю, что в последнее время Андерс был из-за чего-то неспокоен, что-то его нервировало и беспокоило. Но я считала, что это связано с предстоящим назначением. Мне казалось, он боялся, что Гуннар или кто-то другой обойдет его. Но теперь, когда ты рассказал мне об этом… — и, замолчав, она задумчиво стала смотреть на меня.

— Ты думаешь, была какая-то еще причина?

— Он становился все хуже и хуже, — тихо продолжала она, словно не слыша меня. — Я думала вначале, что это из-за того, что приближался день решения. Я имею в виду решения правительства. Но именно в это время Андерса посетил человек, которого я никогда до этого не видела. И когда он ушел, Андерс был совсем убит. Он не вернулся на работу после обеда, только позвонил и сказал, что он дома и плохо себя чувствует. Хотя обычно он никогда не болел. Ну, простужался пару раз, но он никогда не уходит с работы. Не уходил, надо было бы сказать, — и слабая улыбка появилась на ее губах, хотя глаза оставались серьезными.

— Он никогда, не рассказывал, почему приходил этот человек, чего он хотел?

— Нет, но после его визита он вышел из кабинета в нашу комнату и выпил большой стакан воды. Потом проглотил таблетку албила или что-то в этом роде. Он был смертельно бледен. Я испугалась даже, что у него сердечный приступ.

— Ты не помнишь, как выглядел тот человек? Посетитель?

— Нет, я тогда почти не обратила на него внимания и даже не думала о нем. У нас постоянно бывает так много народа. Но я смутно припоминаю, что на вид ему было лет сорок, очень худой и бледный. Но глаза я запомнила. Черные и какие-то безжизненные, без зрачков. Словно он надел пару темных контактных линз. Это выглядело ужасно.

ГЛАВА XX

— Бледный с черными глазами?

Барбру утвердительно кивнула.

— Ты знаешь, кто это был? — спросила она.

— И да, и нет. Я не знаю, кто это был, но я видел его. Два раза. В первый раз в моей лавке. Потом возле церкви в Вибю. У кладбища. Это было, когда ты подошла спросить дорогу.

— Ты уверен?

— Нет, но если твое описание верно, то, возможно, это один и тот же человек. И в этом случае боюсь, что Свен Лундман может оказаться прав. В том, что у Андерса были проблемы. Большие проблемы.

— Возможно, и так, — сказала она тихо. — Но я достаточно знала Андерса, чтобы с уверенностью сказать, что он никогда не пошел бы на самоубийство. Он был совершенно другим человеком — слишком жизнелюбивым и жизнерадостным.

— Самоубийство невозможно предсказать заранее. К тому же люди чаще накладывают на себя руки, чем гибнут в автокатастрофах. Говорят также, что человек, избравший такой выход, чувствует облегчение и кажется посторонним более собранным и гармоничным, чем раньше.

— Я не знаю, что ты думаешь по этому поводу, — сказала она мягко, положив ладонь на мою руку, — но если бы ты был тогда рядом с ним, как я, то понял бы, что я имею в виду. Он был всецело и радостно поглощен делами в имении. Сначала покупка и планирование. Потом восстановление и внутренняя отделка. Мы могли часами сидеть в его кабинете и обсуждать цвет краски и всякие мелкие детали. Сравнивать, например, профили наличников по чертежам XVIII века. Он не вылезал из наших запасников, изучая старинные ткани и обивочные материалы, объезжал стройки, где сносили старые дома, в поисках старинных кафельных печей. Честно говоря, мне кажется, что, если бы Бакка сгорела, он переживал бы это гораздо сильнее, чем если бы не получил поста директора музея. Так что эту версию о самоубийстве я никак не могу принять.

— Тебе и не нужно этого делать. Это была просто идея Свена. А ты не знаешь, откуда у Андерса появились такие деньги?

— Нет, не знаю. Он что-то говорил о двух картинах Кандинского. Но я их никогда не видела, так что не знаю даже, существовали ли они на самом деле. Потому что в этом случае он показал бы их мне. Мы, несмотря… ни на что… — у нее появились на глазах слезы.

Я попытался сделать вид, что не замечаю этого, но она и не скрывала слез. В конце концов я достал и протянул ей носовой платок, который она взяла со слабой улыбкой благодарности.

— Ты мой придворный поставщик носовых платков, — сказала она, успокоившись. — Один я уже получила у тебя дома. Я их постираю, выглажу и верну тебе.

— Забудь об этом. Поплачь, станет легче. Да, у Андерса всегда были финансовые сложности. Дома в Бакке, когда он был ребенком, денег было в обрез, не лучше было и в студенческие годы в Упсале. Ему приходилось перебиваться от кредита до кредита, и я помню, что у него за студенческие годы образовались довольно большие долги.

— Он всегда жаловался на это, — сказала Барбру. — Он обычно говорил, что это все равно, что быть разведенным и все время выплачивать алименты. Правда, не так давно он выплатил все же эту задолженность. Не может же она висеть за ним вечно. Хотя она породила какой-то замкнутый круг, потому что ему пришлось брать новые кредиты для покупок того, что ему было необходимо в период, когда он еще расплачивался за старые.

— Так что деньги вдруг свалилась на него, как манна небесная?

— Именно так можно сказать. И Бакка стала большой черной дырой, в которой они исчезали. Переборка крыши и потолков, система отопления, новые окна и циклевка полов. Я даже не знаю всего, что требовалось. К тому же стандартные изделия не годились, почти все приходилось специально заказывать, чтобы все соответствовало совершенству задуманной им реставрации. При этом деньги, как мне казалось, его совсем не заботили.

— Откуда они у него появились?

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Я не хочу знать об этом, — тихо произнесла она. — Это меня не касается. К тому же теперь он мертв.

— Наркотики?

Барбру покачала головой.

— Андерс был не таким. Может быть, несколько слабовольным и поддающимся влиянию. Но это другое дело. И хотя он нуждался в деньгах, я не думаю, что он мог заняться таким делом.

— Что значит «заняться»? Ему совсем не обязательно было стоять на Сергельторг и торговать порциями наркотика.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что можно было лишь присматривать за тем, чтобы все шло, как положено. Чтобы крупные партии были приняты в Швеции и поступали затем по определенному адресу, например. Понимаешь, что я имею в виду?

— Да, понимаю. Но я в это все же не верю.

— По правде говоря, я тоже. Я знал его дольше других. Проблема заключается в том, что это так просто. Слишком просто. Ты кладешь килограмм этой гадости в чемодан и в девяноста случаях из ста просто проходишь через таможню без всяких вопросов, если держишься уверенно и прилетел не из Таиланда или Колумбии. Потом за беспокойство кладешь сотни тысяч крон в карман. Не удивительно, что слабые души впадают в искушение.

— Андерс был слаб не в таком смысле, — сказала она упрямо.

— Ты любила его?

Она кивнула. На глазах снова появились слезы. Большие голубые глаза потемнели и длинные светлые волосы упали на лоб, когда она наклонила голову, вытирая глаза моим платком.

Я не торопясь шел домой тихими улицами и переулками. Бледное небо светилось над крышами. С высоты темной колокольни собора Стурчюркан раздалось десять мелодичных ударов. Несколько молодых кутил, расположившихся на зеленой скамейке на площади перед собором, приветствовали колокольный звон поднятыми винными бутылками.

Я думал о том, что рассказала мне Барбру и о визите Свена Лундмана. Он пытался убедить меня, что Андерс столкнулся с большими неприятностями, что Элисабет не любила его и что он к тому же покончил жизнь самоубийством. А Барбру рассказала о черноглазом человеке. И снова не скрыла, что любила Андерса. Могла ли любовь перерасти в ненависть? Что, собственно, мы знаем о механизмах, управляющих поступками человека? Мне трудно было даже представить, что я смог бы убить любимого человека. Но меня, правда, никогда не охватывала непреодолимая и опустошающая страсть. К сожалению. Или, наоборот, к счастью. Это зависит от того, кто как на это смотрит.

Проходя мимо моей лавки, я услышал музыку и смех из раскрытых окон на верхних этажах дома напротив из квартиры Эрика. У него, по всей вероятности, был прием. Кто-то стоял у открытого окна, потом выбросил окурок, который прочертил красную огненную дугу и упал на камни мостовой передо мной. Это был Эрик Густафсон, мой сосед, друг и коллега.

— За это полагается большой штраф, — крикнул я ему. — Ты разве не знаешь этого? Я позвоню в участок, приедет полиция и заберет тебя.

Он на секунду застыл, потом узнал меня.

— Милый ты мой, — крикнул он сверху, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что я замусорил твою девственно чистую улицу? Поднимайся наверх, и я достойно компенсирую тебе этот грех едой и напитками. Хотя на еду тебе, как мне кажется, наплевать. У меня здесь масса интересных людей, а входной код ты знаешь. Он такой же, как год государственного переворота Густава III.