Призрак Адора - Том Шервуд

– Я же рассказываю. Ядро. Сшито из куска паруса, помещается в кармане. Набито порохом с цветным порошком, уж не знаю каким. Да и никто не знает. Оллиройс сказал только, что у нас, мистер Том, то есть у меня – порошок синий. У Стоуна – рыжий. У Леонарда – коричневый. Если приключится какая неприятность, нужно поджечь торчащий из ядра пороховой фитиль и швырнуть вверх. И все, кто есть из наших на берегу, – прибегут и помогут.

– Кто придумал?

– Да кто же. Готлиб и Оллиройс. Неспроста Готлиб курил трубочку-то, и те, что с Леонардом – всё время курили, и Стоун тоже. Чтобы фитиль быстро поджечь при опасности.

– Почему мне не сказали?

– Как сказать-то? – выпучил на меня удивлённые глазки старик. – Вы из каюты не выходили. А Энди предупредил – если вас кто-нибудь побеспокоит – пойдёт обратно домой. Пешочком.

– Так это Энди сейчас сигналит?

– Похоже, что он. Только вы, мистер Том, не рвитесь из шлюпки-то. Если идёт охота – то она идёт на вас. Стоун им не очень-то нужен. Оставайтесь здесь, и у ребят будет меньше работы. Сядьте, не качайте шлюпку. Кота напугаете.

Стоун и вся компания появились через несколько минут. Быстро, сноровисто попрыгали в шлюпку. Стоун пробрался ко мне, сел рядом.

– Да, – сразу же заговорил он. – Ждали нас. Я почувствовал неладное ещё в портовой службе. Адмиралтейские людишки очень уж долго носили туда-сюда бумаги “Дуката”, да и завернули их обратно, попросив прийти завтра. Мы вышли на улицу – и вот тебе шестеро. Да задираться стали так неумело. Я Адамсу кивнул, он фитиль в трубку сунул, поджёг да и бросил ядро. На всякий случай. Перед нами ведь только шестеро стояли, а сколько было ещё поблизости – неизвестно. Мы клинками лишь пару минут позвенели, четверо против шестерых – легко и спокойно. А как наши примчались – мы всех шестерых и положили. Но аккуратно положили, мистер Том, никого не убили. Так что предъявить нам нечего. А у вас есть новости?

Шлюпка между тем быстро отвалила от пристани и двинулась на рейд, к “Дукату”.

– Новостей особенных нет. “Хаузен” я не нашёл. А почему мы уплыли? Кто из наших ещё на берегу?

– Все здесь. Даже четверо бичкомеров прибежали (я улыбнулся: “бичкомер” – буквально – “пляжный бродяга”, опустившийся моряк, по нескольку раз на неделе меняющий работу. Хуже бичкомера может быть только шкерт).

– А Леонард с водой и продуктами?

– К “Дукату” причалены две фелюги, мистер Том. Посмотрите. Значит, Леонард сейчас качает воду.

– Спасибо Господу, гора с плеч. Значит, на корабле – все, плюс один…

Честное слово, я всего лишь сказал и ещё только собирался представить нового пассажира, а он, старое чучело, переступил вдруг лапами и ткнулся носом мне в щёку.

– Да, приятель, – сказал я, почувствовав вдруг к коту какую-то странную нежность. – Я про тебя говорю.

Он негромко заворчал. На голове у него, между ушами и до бровей, забираясь на лоб, белело пятно. Словно выбритая тонзура монаха-доминиканца. Впоследствии у меня с Пантелеусом по этому поводу состоялся коротенький разговор, дословно следующий:

– Пантелеус, а вот его голова, она…

– Это не плешь. Седое пятно. Просто шерсть поседела.

– От старости?

– От ужаса. Он слишком многое видел.

БЕСЕДЫ С КОТОМ

Да, фелюги действительно были со свежими продуктами и водой. Невероятно, но Леонард за каких-то полдня закупил и привёз всё необходимое. И выгрузил! Мы ещё только подходили к борту, а первая фелюга, подняв свой косой четырёхугольный парус, уже отваливала от него. На её боку вдоль всего корпуса темнела влажная полоса: под грузом судно было глубоко погружено в воду, но вот груз убрали, судно поднялось из воды до своего обычного уровня. Это удивительно: груз из фелюги взяли так быстро, что влажная полоса не успела просохнуть! Молодец, Леонард. Ещё одной заботой меньше.

Мы поднялись на палубу, и первое, что мне бросилось в глаза, – это красные, измученные, покрытые потом лица стремительно бегающих матросов. Они вымётывались из трюма, подхватывали с борта груз и немедленно бросались обратно. Их никто не подгонял! Больше того, я увидел, что Бариль, грозный боцман, сам бегает в их муравьиной цепочке. Вот это матросы! Вот это люди! Какая надёжная, крепкая сила! Я удержаться не мог. Уронив у фальшборта оружие и верхнюю одежду, и ссадив туда же кота, сам бросился к куче бочонков, ящиков и корзин, схватил первое, что попалось под руку, и побежал в трюм. Само собою нашлось мне место в дружной стремительной веренице, и азарт тяжёлого сообщного дела мгновенно меня опьянил. Сбросив груз на руки полуголому, блестевшему от пота Леонарду, который метался во мраке трюма, как тролль в подземелье, я развернулся и побежал назад, и на бегу заметил спешащих навстречу, согнутых под грузом Робертсона, и Готлиба, и Каталуку. Пробежали Оллиройс, Адамс, Рэндальф, Сэм Гарпун, желтокожий китаец Лун Цяо, безбородый, с одутловатым лицом Кальвин. Даже Нох просеменил, прижимая к животу какой-то мешок, и даже Стоун, превратившийся в простого матроса, но не отстегнувший, однако, шпаги, бежал, пригнутый к трапу немаленьким весом бочонка. Невиданная, сумасшедшая на “Дукате” команда. Владелец фелюги, кое-чего повидавший на своём веку, пожилой, меченный шрамами араб, зажав в кулаке деньги, смотрел на нас, наверх, на палубу изумлёнными, выпученными, тёмными своими глазами. Наверное, никогда ещё в этом порту у него не забирали груз так быстро. Спасибо, почтенный. Многим в порту ты расскажешь сегодня о странном трёхмачтовом англичанине, бешеная команда которого даст фору [15] любому военному фрегату. А в ответ тебе кое-что добавят, будь уверен. Ты во сне будешь видеть этот корабль. Тебе ещё захочется бросить свою копеечную торговую жизнь и ступить к нам на палубу, чтобы мчаться к далёкой неведомой цели, чарующей и опасной, потребовавшей от всех нас такой вот силы и такого вот братства.

– Энди! – сказал я Стоуну в своей каюте, стаскивая с себя мокрую от пота одежду. – Мы на рейде, погода спокойная. Собери на палубе команду. Всю, до последнего человека. Редкая возможность пообщаться со всеми сразу.

Он по-военному отсалютовал и вышел. Но вскоре снова осторожно постучал в дверь. Принёс какой-то странный свёрток из белой голландской бумаги. Молча положил на кровать, молча удалился. Кот вскочил на кровать, подкрался, понюхал. Чихнул. Я развернул бумагу. В руки мне упал холодный огонь. Красного, ярко-красного шёлка рубаха с длинными рукавами и капюшоном. Абордажный привет Чагоса. Вот, значит, как. Спасибо, братцы.

Я надел рубаху и вышел наверх.

Палуба блестела, только что вымытая после погрузки. В лучах багрового закатного солнца светились её коричневые, с чёрной смолой в пазах, доски. Вдоль одной из этих чёрных, идеально прямых линий, у правого борта стояли не шевелясь, мои матросы. Словно огненные гномы, проросшие сквозь палубу снизу, из трюма. Длинные, до колен, красные рубахи, грубые матросские башмаки, дикие бороды. На стоящих по соседству на рейде кораблях смолкли музыка, шум, разговоры. Отчётливо видно, как матросы на них столпились вдоль фальшбортов. Молчат, смотрят. Я дошёл до середины строя. Стоун на фланге выхватил сверкнувшую шпагу, вскинул – и со свистом рассёк воздух, махнув сверху вниз.