Одинокие воины. Спецподразделения вермахта против партизан. 1942—1943 - Вальтер Хартфельд

Обернувшись, Гюнтер удивился тому почтению, которое оказывали ему люди. Ему предлагали папиросы, накрыли стол и угостили его миской густого ароматного супа.

Яковлев сел перед ним и, пока немец ел, внимательно следил за тем, чтобы Гюнтеру без задержки подносили то, что ему нужно.

— Ну, поскольку я здесь, чтобы за тобой присматривать, голубчик, сообщи мне, когда будешь готов лечить других больных… или раненых. О-хо-хо, лекарь… Почему ты, такой славный парень, служишь в фашистской армии?

— Потому что я немец.

— Но почему ты сохраняешь ей верность сейчас?.. Ты должен пойти с нами. Если же твой пациент выздоровеет, тебя наградят орденом Красной Звезды.

— У меня тоже есть товарищи, и я остаюсь с ними. Ну, веди меня к своим больным.

В течение двух часов, не прекращая наблюдения за пациентом, Гюнтер осмотрел около пятнадцати партизан. Среди них была женщина, раненная пулей в икру ноги. Врач обходился без комментариев. Другой раненый бросился к нему на шею и поцеловал в губы, как принято у русских. Этого партизана Гюнтер лечил несколько месяцев назад. У него был двойной перелом ноги. Она выглядела сейчас короче. Но как сообщил ему партизан, хромота не мешала ему пользоваться автоматом, а также целоваться.

Последним Гюнтер проконсультировал Яковлева. У него образовалась язва на месте старого ранения. Она болела и мешала совершать переходы.

Гюнтер почесал затылок.

— Тебе следует посыпать ее порошком сульфамида, но у меня его больше нет.

— Тем хуже, придется похитить в каком-нибудь лазарете.

— Что будет со мной?

— Это зависит от твоего пациента, но знай: все будут довольны, если ты останешься с нами.

— Понятно… Я посплю немного. Разбудите, если надо.

Врач проспал три часа.

Когда он проснулся, его вызвал пациент. Гюнтер удивленно смотрел на него: это был как будто другой человек, гладко выбритый, самоуверенный.

— Полковник Наликин. Считаю, что ты, товарищ, отлично сделал свою работу. Это большая удача для тебя, потому что твоя жизнь стоила в это время не дороже, чем моя, я уверен, даже меньше.

Гюнтер не ответил и начал осмотр офицера.

— Когда, ты думаешь, я смогу выбраться отсюда?

— Если пешком, то не раньше чем через добрых две недели.

— Пешком — это безумие, но можно воспользоваться самолетом.

— В этом случае надо подождать четыре-пять дней при условии, что вы воспользуетесь носилками.

— Жаль, что я вышел из строя не от ранения пулей, — подумал вслух Наликин. — Меня немедленно повысили бы в звании и наградили по возвращении в Москву. Но это кое-что, — сказал он, выпячивая живот. — Я сам принял решение провести несколько дней среди этих простых людей. Никогда не думал, что они так воняют… Видишь ли, товарищ врач, ты ведь образованный человек, сейчас как раз тот момент, когда чувствуется разница.

Вполне удовлетворенный тем, что сочинил дурной каламбур, Наликин усмехнулся. Затем он перешел на конфиденциальный тон:

— Да, они храбры, но не умеют использовать благоприятные моменты. Уверен, что вы не забыли солдата, которого мы повесили за ноги. Это весьма поучительный опыт для всех. Настолько поучительный, что к партизанам присоединяются все жители деревень. Это успех, не так ли?

Ошеломленный, Гюнтер продолжал смотреть на Наликина. «Он серьезен, как унтер-инструктор на стрельбище», — подумал он.

Потом Наликин долго рассказывал ему о Москве, об офицерах, с которыми был знаком, о женщинах, за которыми ухаживал.

— Послушай, лекарь, операция, которую ты мне сделал, не помешает любви?

Гюнтер дал понять, что не помешает, затем прервал разговор под предлогом необходимости осмотреть раненых. Наликин покровительственно разрешил ему это.

Врач прошел через землянку в поисках Яковлева. Ему было душно, он нуждался в свежем воздухе. Он встретил великана у двери в явном ожидании. Они вместе вышли. Яковлев, присутствовавший в начале разговора с Наликиным, казалось, чувствовал себя неловко.

Гюнтер похлопал его по плечу:

— Все в том же духе, ты знаешь.

Оба мужчины рассмеялись и направились к большому костру, где на длинных вертелах жарили куски мяса.

Когда глаза привыкли к свету пламени, врач огляделся вокруг. В пяти метрах он увидел женщину, стоявшую рядом с большим светловолосым парнем, и узнал Женю. Их взгляды встретились, но и он и она не сдвинулись с места. Гюнтер, чтобы не выдать волнения, спросил Яковлева:

— Зачем вы держите женщин?

— Они такие же прекрасные советские люди, как и мужчины. А женщина незаменима в стирке, штопке и стряпне. И потом, она помогает мужчине устроиться более удобно. Поэтому он сражается с большим энтузиазмом.

Вечер прошел спокойно. К двадцати трем часам Яковлев сообщил Гюнтеру, что все собираются послушать информацию из Москвы. Это было время, когда окружили 6-ю армию в Сталинграде.

По окончании радиосообщения раздался взрыв восторга. Все радовались, целовались, потом запели «Интернационал». Гюнтер трясущимися руками прикурил сигарету, потрясенный на этот раз красотой революционной песни, которую он плохо знал. Он был напуган той народной мощью, которую ощутил.

На следующее утро он сменил повязку Наликину, воспользовавшись рубашкой одного партизана, которую тщательно постирала одна женщина. Самоуверенный и совершенно одиозный, Наликин приказал Гюнтеру спороть нашивки с мундира: они здесь не нужны. К счастью, прежде, чем Гюнтер послал его к черту, пришел Яковлев за медицинской консультацией.

Женя стала третьей пациенткой. Молодая женщина очень нервничала.

— Мне нужны не твои услуги, а советы. Я беременна и предпочту скорее умереть, чем родить ребенка, которого заподозрят в том, что он немец. Я вернулась к партизанам и выхожу замуж за парня, невестой которого была еще до войны. С какого месяца беременности ребенок может родиться и жить?

— Через восемь месяцев… семь с половиной…

Женя произвела в уме быстрый подсчет и покачала головой.

— Но почему тебе не сделать аборт?

Молодая женщина опустила голову.

— Я хочу его сохранить… Ладно, товарищ врач, прощайте. Я знаю, что могу вам доверять.

Гюнтер посмотрел ей вслед.

Закончив консультации, он вышел из землянки и смешался с партизанами. Услышанное сообщение советского радио их возбудило, он слышал разговоры о боях, об убитых немцах. Он также чувствовал замешательство оттого, что соответствующие наставления Наликина медленно приносили плоды. Нужно было ожесточить людей, подавить в них жалость, и статьи в газетах, которые он читал — за подписью некоего Эренбурга, — призывая к убийствам, насилию, грабежам, воздействовали на них гораздо больше, чем жестокость и героизм Яковлева. «Женщины и дети, молодежь и старики, — писал Эренбург, — должны отплатить за преступления немецкой армии на территории нашей Родины» (Сталин не поддержал выдержанные в ветхозаветном духе призывы таких, как И. Эренбург, и сказал, что «гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». — Ред.). Что произойдет, если все эти люди хлынут на немецкую территорию?