Закодированный - Алексей Слаповский

Появившиеся Георгий и Татьяна разрушили их мечтания. Татьяна заранее сказала Георгию, кто есть кто, чтобы не возникало лишних вопросов.

Георгий оглядел территорию, развернул проектные листы, которые взял из дома.

– Наворочали черт знает что… – сказал он, имея в виду и проект, и его реализацию, но бригада приняла его замечание только на свой счет.

– Как сказали, так и наворочали! – отрезал Кумилкин.

– И ты не очень-то тут вообще! – поддержал Абдрыков. – В моем доме живешь, забыл?

Одутловатов промолчал, он единственный чувствовал себя виноватым. Мужики, да, выпивают, но они тут и работают, а он тут не работает, следовательно, и выпивать не имеет права.

Рената увидела Георгия из окна. Она в эти дни, отложив все дела, сидела дома – караулила.

Бросилась к зеркалу, осмотрела себя.

Вышла из дома, дав себе слово не кричать, не повышать голоса.

И, подойдя к Георгию (кивнув при этом Татьяне – сухо и коротко, но вежливо), сказала:

– Что там у вас с памятью – ваша проблема. Но рабочие пьют, дело стоит, договорные обязательства не выполняются. Штрафными санкциями пахнет.

– Можно договор посмотреть?

– Конечно!

Рената мигом принесла договор. Прежний Георгий, составляя его, подписал не глядя, суммы были обозначены символические, а неустойка за невыполнение – значительная. Рената рассчитывала, что Георгий сейчас напугается, тут же возьмется за работу, а Татьяна не будет же тут стоять надсматривать – уйдет. И рано или поздно Георгий опять заглянет к ней вечерком, выпьют коктейля… И все повторится, но на этот раз она так просто его не отпустит. На три замка запрет, свяжет, а не отпустит. Впрочем, замков не понадобится: кто с нею хоть раз был, тот ее не забудет!

И не смущало Ренату то, что хватало в ее жизни примеров, когда бывшие с нею мужчины забывали ее и после раза, и после двух, и после пяти. Но она считала это казусами, случайностями и, главное, ей самой не очень хотелось этих мужчин оставлять у себя. И что сам Георгий ее забыл, тоже не смущало. Нас не только чужой опыт ничему не учит, но и собственный – до тех пор, пока не повторится многократно с одним и тем же результатом.

Георгий, просмотрев договор, сказал:

– Извините. Перечень работ обозначен очень условно. Легко доказать, что они уже выполнены. Штраф или неустойка не могут превышать сумму договора. Договор имеет печать не государственной регистрационной палаты или иного органа, а вашу личную, как индивидуального предпринимателя, меж тем вы заказчик в виде физического лица. Поэтому фактически я имею право прекратить работы в любую минуту и потребовать расчет. Хотя сумма явно занижена. Причем составлен договор как посреднический от общества инвалидов, мы тут вообще ни при чем.

Абдрыков, Кумилкин и Одутловатов слушали эту речь с приоткрытыми ртами. Ничего в ней не поняли, кроме того, что она разбивает претензии Ренаты в пух и прах. И сказали почти хором:

– Вот именно!

Рената тоже была ошарашена. Опомнившись, она заявила:

– Ни копейки не получите!

И в доказательство своих слов разорвала договор на мелкие клочки. Она ведь и сама знала, что это филькина грамота, которую можно было выдать за достоверную лишь в милиции (показав мельком), потому что на милицию любая бумага с печатью производит впечатление подлинного документа.

– И не надо нам твоих денег, свои есть! – гордо сказала Татьяна. – Правда, Георгий?

Ох, как бы ответила ей Рената в другое время, в другом месте и в другом душевном настрое! Но сейчас даже не осмыслила ее слов. Глядела на Георгия. И спросила жалобно, не стесняясь окружающих:

– Гоша… Неужели совсем ничего не помнишь?

– Извините, – сказал Георгий не слишком соболезнующим тоном. – Нет.

– Тогда идите все отсюда! – закричала Рената. – Проваливайте! Ничего мне не нужно от вас! Марш, добром прошу!

– Если добром считается, когда орут и денег не платят… – проворчал Абдрыков.

– Чего?!

– Да ничего…

Для Татьяны настала счастливая жизнь. Она бросила работу в магазине и расширила парниковые площади. Георгий купил по ее документам (то есть для нее, в ее собственность) не новую, но крепкую «ниву», идеальную машину по нашим дорогам, причем не ту, которая «нива-шевроле», гибрид-паркетник, а ту, единственную из отечественных, что полюбил весь русский народ (поэтому, возможно, и отняли ее у народа: отнять любимое – самая интересная игра власти в любой исторический период). Купили также и прицеп. Каждое утро Георгий грузил на прицеп зелень и овощи, Татьяна везла все это в Москву, сдавала, получала достойные деньги.

Между прочим, смерть кабана Тишки она отменила, вернее, отложила на неопределенное время – он стал чем-то вроде талисмана.

А Георгий разобрал и заново построил сарай, чтобы там мог поместиться Карий, и целыми днями возился с ним: чистил, холил, скакал на нем по окрестностям, купал в реке. Подумывал завести еще одну лошадь и вообще заняться частным коннозаводством. Купил и читал книги по этому делу.

А о том, кто он был и откуда здесь взялся, словно и не вспоминал.

Только иногда видела Татьяна, как останавливаются его глаза и смотрят в неизвестное пространство. И сердце ее сжималось предчувствием тоски, как писали в старинных романах, но я не вижу причины, чтобы и мне не написать то же самое в романе современном, сегодняшнем, ибо и сейчас сердца именно сжимаются именно предчувствием именно тоски…

И именно тогда, когда все хорошо.

Лидия, работая у очередной клиентки и разговаривая с нею, краем уха слушала включенный телевизор, где была передача «Жди меня».

И вдруг:

«Татьяна Викторовна Лаврина из города Чихова прислала фотографию человека, который потерял память. Кроме этой фотографии данных нет, предположительно имя человека Георгий. Покажите, пожалуйста, фото. Может быть, кто-то узнает, напишет нам или позвонит».

Лидия сперва застыла с ножницами, а потом бросилась к телевизору. Увидела фотографию Георгия, которую сделала Татьяна. На ней он был еще с бородой – таким пришел, а потом, это мы забыли упомянуть, сбрил ее и вообще ежедневно брился; видимо, к этому привык в предыдущих своих жизнях.

– Надо же… Все-таки показали! – ахнула Лидия.

– А я уже и забыла про письмо! – призналась Татьяна, когда Лидия прибежала к ней с этим известием.

– Дошла очередь, значит. Теперь жди да жди.

– Прямо уж. Может, никто и не узнает… Он там заросший весь…

Когда через два дня Татьяна увидела в калитке высокую, красивую девушку в легкой модной одежде и с нею мужчину лет тридцати, тоже высокого и с такими же, как у девушки, ярко-синими глазами, она сразу поняла – за Георгием.

– Здравствуйте! – энергично сказал мужчина, крепко сжимая руку девушки и этим призывая ее к спокойствию. – Вы – Татьяна Викторовна Лаврина?

– Я, – сказала Татьяна без голоса. И, кашлянув, повторила: – Я, а что?

– А где Виктор?

– Какой Виктор?

– Она еще спрашивает! – возмутилась девушка. – Делает вид, что ничего не понимает! Будто она ни при чем!

– Ксюша! – урезонил ее мужчина. – Я же тебе сказал: если бы она была при чем, она бы на телевидение не писала!

Ксюшу этот довод слегка утихомирил, но она продолжала враждебно и недоверчиво осматриваться, будто подозревала, что Виктора (то есть Георгия) где-то прячут.

А Виктор, то есть Георгий, в это время скакал в окрестностях Чихова на своем Карем.

Но мог вернуться с минуты на минуту.

– Так где Виктор? – спросил мужчина. – Это вот его жена Ксения Шумакина, а я ее брат Сергей, то есть шурин Виктора. Понимаете? Мы увидели фотографию, узнали Виктора, позвонили на телевидение, нам сказали ваш адрес. И вот мы здесь, как видите.

– Он уехал, – сказала Татьяна.

– Куда?

– Он… Даже и не знаю. В Москву, что ли… Вы зайдите вечером.

– Спасибо! – сказала Ксюша. – Мы тут подождем!

Но ждать не пришлось: в конце Садовой появился всадник на коне. Он спешился у дома Татьяны, весело бросил ей:

– Привет! – и стал открывать ворота, чтобы провести коня.

Для Ксюши и Сергея это зрелище было таким странным, что они молча смотрели, застыв на месте.

Георгий-Виктор, проводя мимо них коня, улыбнулся им и вопросительно посмотрел на Татьяну: что, дескать, за гости? (Про объявление в телевизоре Татьяна ему ничего не сказала, поэтому он никого не ждал, не был готов.)

– Это вот… За тобой… – сказала Татьяна.

И тут Ксюша заплакала. Подошла к Георгию (то бишь Виктору), обняла его.

– Витя! Как я измучилась!

– Да, брат, поволновались мы! – подтвердил Сергей, крепясь, но в заблестевших его глазах наливалась скупая мужская слеза. Впрочем, так и не пролившись, высохла: видно, человек был стойкий, выдержанный.

Георгий-Виктор в одной руке держал поводья, а другая была опущена. Он смотрел поверх головы склонившейся ему на грудь Ксюши.