Культ свободы: этика и общество будущего - Илья Свободин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Война всех против всех", с которой мы начали наше исследование, еще не кончилась, она и не могла кончиться так сразу. Что такое сто тысяч лет в масштабах эволюции? Но зато случилось главное – воюющая единица, коллектив, преобразилась. В ней родилась жизнь разум и свобода! Насилие достигло пика, поскольку возникло само понятие "насилия" – возникло вместе с разумом и свободой, которые его увидели и ужаснулись. До этого момента насилия не было, поскольку не было его противоположности. И чтобы оформиться окончательно, понятию насилия надо было пройти свой путь до конца, столкнуться со свободой в смертельной, как пишут в хороших романах, схватке. И они столкнулись – слабая, едва рожденная свобода, и безграничное в своей мощи насилие. Оно подмяло разум, заставило его на какое-то время служить себе. Кровавая иерархия замешанная на страхе, жесточайшее насилие людей друг к другу, культ силы – это кульминация насилия, его апогей. С этой точки есть только один путь – вниз.
Внутрикастовый договор, рожденный в этих условиях, больше напоминал сговор. Ведь какое может быть договорное равенство, если стоит строго определенная, навязанная насилием цель – победа над врагом. Победа требует жертвы!
Разуму нужно было время, чтобы осмотреться и разобраться, понять что есть что. И он, слава богу, понял. Возникло два очень неравных "класса" – тех, кто поклоняется насилию и тех, кто его отвергает. Но как возможна борьба между ними? Ведь насилие потому и насилие, что оно побеждает! Разум борется идеями, ничего другого в его распоряжении нет. Моральные нормы – первый плод разума, против которого насилие оказалось бессильно. Нормы создали структуру, пусть несовершенную, насильственную. Но несовершенство вторично. Если норм нет – нет перспектив, а если есть, пусть неправильные – их можно поменять. И нормы стали меняться.
– Что дальше?
Этот скромный рост моральных побегов сквозь бетон насилия мне представляется настоящим, реальным человеческим прогрессом, в отличие от научно-технического, полит-экономического или культурно-эстетического, лежащего как бы на поверхности. Революции случаются быстро и ярко, но истинный прогресс нетороплив и скучен. Его так сразу и не заметишь. В самом деле, как сравнить уровни насилия, терпимости и гуманности? Только покажется, что мы уже не дикари, как глянь – очередной геноцид и война. А честности и порядочности? Только покажется, что мы уже вполне приличные люди, глянь – очередной массовый грабеж и воровство. А столкновение культур? А разрушение семьи? Про искусство я уже и не говорю. В общем, непросто, да. Но если на минутку забежать вперед и попробовать очертить контуры дальнейшего процесса, то в целом они выглядят так.
Первоначально война была основным занятием людей. Победы доставались тем, кто оказывался успешнее в использовании своих и природных возможностей, был лучше организован, больше опирался не на инстинкты, а на мозги. Работа разума привела к усложнению коллектива, разделению функций его членов, совершенствованию его организации. Но с ростом военной мощи происходит ее обессмысливание. Чем больше внешнее давление, тем сильнее потребность в организации и сложнее внутренняя структура – внешнее насилие как бы передается внутрь коллектива и в итоге уравновешивается там, потому что чем больше норм, тем меньше насилия – в сложной социальной модели сильнее роль личности и, следовательно, выраженнее потребность в справедливости, равноправии и честном договоре. Так рост насилия, через рост сложности коллектива, ведет к росту свободы, а война – к миру.
Но этот внешне логичный закон вовсе не является законом! На деле мы не видим никакой культурной "эволюции" – выживания этичных и вымирания диких – все живут одновременно, а если и конкурируют, то вовсе не в этике. Варвары разрушают цивилизации, беззаконие сменяет порядок, а за короткими периодами расцвета следуют века мракобесия. Более того. Всякая цивилизация, вкусив малейший глоток свободы, но не осознавшая ее хрупкости, расслабляется и разлагается. Стоит ей только расцвести в одном месте, как со всего мира сбегаются дикари и уничтожают все подчистую. Этика не гарантирует выживания. Она помогает организовать коллектив, но в прямом столкновении важную роль играют и другие вещи – численность, техническое превосходство, глупость полководцев и конечно героическая мораль – настрой и ярость бойцов. Что, однако, мы видим – что если коллективы рождаются и исчезают вместе со своими традиционными культурными оболочками, то этическое ядро – идеи свободы, сложившиеся в конкретные социальные модели и нормативные практики, имеют свойство не умирать до конца и частенько переходят от изнеженных побежденных к аскетичным победителям. Как бы крепок не был варвар, культура рано или поздно берет над ним верх. Дикарь всегда возвращается к нормам.
Еще менее захватывающе выглядит трансформация этики в социальные структуры. Сначала, с ростом количества норм и опыта взаимодействия, физическое принуждение ограничивалось все больше, а моральное из суеверного становилось более осмысленным. Если раньше жизнь коллектива регламентировалась жесткими и бессмысленными традициями, то потом – все более ясными и взаимоприемлемыми правилами. Придуманные правила не требовали такого жестокого наказания отступников и священного ужаса, какого требуют дурацкие традиции. Коллектив становился более управляемым, в нем как в остывающем котле, падало давление. Нормы делали поведение членов коллектива предсказуемым. Стало возможным все дальше заглядывать в будущее, планировать совместную деятельность. Росли уровни стабильности и доверия. Люди перестали воевать и принялись за работу. Нормы получили формальный вид и стали законами, оформились отношения собственности, право и суд. Возникли более продвинутые экономические модели, которые стимулировали производство и материальный прогресс. Производство и торговля подстегнули науку и искусство. Возник интернет и счастливая возможность писать книжки.
– Двигатель
