Культ свободы: этика и общество будущего - Илья Свободин

обычаев была память о заметных прошлых событиях, обраставшая вариациями с каждым новым поколением. Способность удержаться в коллективной памяти, в отличие от здравого анализа своих и чужих интересов явно непосильного нашим предкам, вероятно и была следствием приближения к точке баланса, устраивающего многих, что вызывало желательность повторений и позволяло в итоге сформироваться норме. Именно это "устраивание многих" виновато в том, что этические нормы – это не просто привычки и обычаи, а внутренне ощущаемые правила, зачаток общей для всех справедливости, проникшей в психику и приступившей к формированию свободной личности. Массив вполне первоначально нелепых традиций стал, таким образом, наполняться более осмысленным моральным содержанием. И чем более осмысленно оно было, тем, можно надеяться, справедливее.

Постепенно, с развитием языка, разнообразные традиции, включая стили шкур и сам язык, оформлялись все отчетливее и укрепляли идентичность, превращаясь в символы "мы", а культура стала как бы емкостью, хранящей нормы и отражающей весь путь, пройденный коллективом в процессе упорядочивания внутреннего насилия и противодействия внешнему. События прошлого разукрашивались и увековечивались в преданиях и былинах. Говорилось в них о великих событиях, богах и героях, которые подавали пример и указывали как жить. В общем, не будет сильным преувеличением сказать, что лучшая часть устной культуры – не что иное, как оформленная словами мораль, ее этическое ядро.

Точно так же не будет преувеличением сказать, что всякое ядро культуры начиналось с верности своему племени до степени самоотречения. Но опять таки, самоотречение наполняется смыслом только если его целью являются такие же самоотверженные, а значит каждый отрекается не вообще, а в интересах другого. Ядро, таким образом – не безоглядный массовый альтруизм во имя внешней цели, как, можно вообразить, было бы в случае массового и бессмысленного поклонения богам, а нечто выявляющее общие интересы, согласующее их.

– Справедливость

По мере того как история влачилась своим неторопливым шагом, форма емкости стала отличительной характеристикой каждого коллектива – от племени и общины до этноса и народа, однако куда более узкий набор базовых норм – ее этическое, ценностное наполнение – оставалось, и до сих пор остается, более-менее сходным. Справедливость универсальна, различаются только степени ее достижения – чем дальше на пути к идеалу продвинулся коллектив, тем он справедливее. Моральный и культурный релятивизм – вещь конечно неплохая, но далекая от реальности. Да впрочем, и от морали. На мой взгляд, господствующий ныне релятивизм – следствие временного морального упадка. Что ж, даже по прямому пути можно идти в двух направлениях. Но если повернуться лицом к морали и присмотреться, то видно, что во всякой культуре часть ее традиций можно (а то и нужно!) легко отбросить как милое историческое недоразумение, дорогое только ярым консерваторам. Лучшая часть воспринимается иначе. Эти правила нельзя нарушать без того, чтобы не причинить кому-то ущерб. И что не удивительно, подобные нормы есть в любой культуре – они инвариантны.

Но не абсолютны. Ограничивая насилие, нормы одновременно закрепляют его, поскольку сломать норму не менее трудно, чем ее создать. Как же в таких условиях определить, какая норма ближе к ядру? Где критерий, отделяющий ядро от оболочки? Разумеется, в справедливости, которая не только универсальна, но и вполне обьективна. Если норма несправедлива – она обязательно будет пересмотрена. А потому нормы, принадлежащие ядру, наиболее долговечны. Можно провести аналогию с языком. Глубинные моральные "семантические" структуры, на которые наслаивается вся остальная культура, настолько древни, что отложились близко к бессознательному, о чем нам, например, напоминают угрызения совести, возникающие часто вопреки нашему желанию. В то же время "тезаурус и синтаксис" всей остальной культуры оказались гораздо ближе к поверхности и с ними общество расстается достаточно легко – иногда при жизни одного поколения.

Глубина залегания более поздних структур уже не столь велика, как например отвращения или почитания, что не удивительно, поскольку и рождение этики, и остальные упомянутые выше события произошли едва ли более пятидесяти, максимум ста тысяч лет назад. Оттого многие связанные с этикой моральные механизмы, включая ту же совесть, не так сильны как нам бы того хотелось.

Так коллектив, появившийся вследствие необходимости выживания, оказался способен порождать удивительные вещи – свободу, справедливость и красоту, которые по сути антагонистичны идее выживания. Эти абстракции еще скрываются в глубинах коллектива, но оболочка культуры, воплощая их в виде конкретного народа, давая им имя и фамилию, уже начинает формировать новую идентичность – "человек".

– Источники норм

Итак, члены коллектива постепенно вспомнили о себе и принялись исподволь отстаивать свои интересы. Ущемленный интерес ощущался как личный ущерб, а первые нормы были запретами на его причинение, и их смысл, в отличие от табоо, уже осознавался. Конечно, ущерб в те времена был не тот, что ныне, да и наказание за него тоже. Все было проще и грубее. Сьел чужую жену – смерть! Да, гнилую часть коллектива проще отрезать, чем лечить. Но постепенно наказание, как и ущерб, стало более осмысленным и утонченным. Выбил глаз – выбьют тебе. Оскорбил героя – стань героем. Накликал беду …что ж, не повезло. Так возник не только запрет на поедание чужих жен, но и первый принцип справедливости – равное возмездие.

Личный ущерб порождал конфликт, а норма позволяла разрешать его единообразно. Однако, одной нормы для разрешения конфликта недостаточно – иначе с какой стати взялся сам конфликт? Коллектив, будучи хранителем норм, стал выступать и как их охранитель. Появились нормы разрешения конфликтов, которые включали обращение к третьей стороне – старейшине племени, общему собранию и т.п. В этом заключался второй принцип справедливости – суд. Третьим можно считать принцип благодарности. Жизнь тогда была крайне сурова, а взаимопомощь – естественна. Впрочем, и помощью-то ее нельзя было назвать – ведь все вместе, сообща. Увы, бесконечно помогать друг другу стало не так интересно, пора было учитывать и собственные интересы.

Однако, если полезность бойца и соответствующий ущерб с вытекающим возмездием прост и понятен, то неясно откуда у альтруистов-коллективистов взялись более интересные интересы? Источников было три.

Во-1-х, интересы неизбежно появляются там, где размер семьи становится чуть больше, чем надо. В маленькой семье все живут одной жизнью, зачем там нормы? Но можно себе представить внутренние трения там, где на несколько матерей приходится несколько отцов и еще больше неизвестно чьих детей. Инстинкт половой собственности, дремавший миллион лет, неизбежно начал просыпаться и разрывать коллектив. Для воспроизводства нужны двое, для выживания – многие. Это противоречие двигало не только формирование семьи в рамках коллектива, но и формирование