Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе - Ронни Касрилс

«Хорошо, — обычно говорил Слово, заканчивая обсуждение определённого пункта повестки дня, — мы напишем X, чтобы он ожидал курьера… — затем он показывал нам листок бумаги, на котором была написана дата, — на обычном месте встречи».

Пока Слово, прищурившись, смотрел на нас через очки, я иногда вставлял поправку: «Курьеру, возможно, потребуется отпроситься с работы, поэтому мы должны добавить… дней к… этой дате». И я поднимал соответствующее количество пальцев как какой-то педантичный судья на танцевальном конкурсе.

В обеденное время мы часто ходили вместе в трактир, обычно в излюбленное место Дока — соседний «Доблестный солдат».

После смерти Джей-би Маркса «Док» стал председателем ЮАКП. Он пользовался большим уважением в Движении и в международном плане, однако он был скромным человеком. Он был высокого роста и выглядел как государственный деятель, с большим лбом и клочковатыми седыми волосами, расчесанными на пробор в традиционном стиле. Он был всегда одет официально в тёмный костюм с галстуком и неизменной гвоздикой в петлице. Он был «старомодным» коммунистом, как Джек, для которого Советский Союз был вне упрёков.

Из моего опыта общения с ними я сделал вывод о том, что такие коммунисты, как Даду, Слово и Ходжсон являлись очень цельными личностями. За многие годы Даду пропустил через свои руки миллионы долларов и фунтов стерлингов, предназначенных для нашего Движения. Но ни один пенс не «прилип» к его рукам.

Мне много раз приходилось помогать ему забирать или отвозить хрустящие долларовые банкноты в потертом старом портфеле. Мы в шутку называли эти деньги «золотом Москвы». Однажды я тайно встретился с ним в транзитном зале парижского аэропорта Шарль де Голль. Мы ловко осуществили мгновенный обмен нашими портфелями. Ему было в это время почти 70 лет. Док прибыл одним международным рейсом, а я — другим, из Хитроу. Мы сели рядом и у нас были одинаковые портфели. Однако мы делали вид, что не знаем друг друга. Он сидел, потягивая свою трубку и читая газету. Я забрал его портфель и не торопясь отправился на рейс, вылетавший в Африку.

Джо[22], который был младше остальных на десять лет, был более открытым человеком и мыслителем с гибким умом. Его жена, Рут Ферст, была особенно критически настроена. Она вынуждала его постоянно сомневаться и заставляла заниматься острыми вопросами коммунистической теории. И это было в те времена, когда такое критическое осмысление считалось ересью. В результате он стал открывателем новых путей и в теории, и в стратегии не только в нашем Движении, но и в международном коммунистическом движении. Он сочетал теоретический дар с большими организаторскими способностями и был движущей силой нашей работы по Южной Африке из Лондона и по реорганизации партии. Он был полной противоположностью устоявшемуся представлению о коммунистах как о мрачных и беспощадных догматиках. Он обладал теплом подлинной человеческой личности, чувством юмора и способностью к остроумным поворотам в высказываниях. Он первым назвал «Общину воскрешения» отца Тревора Хаддлстона[23] в Йоханнесбурге «Общиной восстания»[24]. Он обладал способностью поворачивать самое скучное собрание так, что оно заканчивалось очень живо и весело. Он удивил меня, заявив ещё в 1966 году, что большинство представителей восточноевропейских коммунистических партий, с которыми ему приходилось встречаться, не были коммунистами в нашем понимании этого слова. Они были функционерами системы, ориентированными на то, чтобы делать карьеру. Я обратил внимание, однако, что он не использовал унизительный термин «аппаратчик», который предпочитала Рут Ферст.

Док испытывал огромное уважение к Джо, но иногда чувствовал себя неуютно, когда его ближайшее доверенное лицо критиковал официальные марксистские принципы. Один из таких случаев был в 1974 году, когда Джо Слово опубликовал вызвавший противоречия анализ некапиталистического пути развития.

Когда в 1968 году началась «чехословацкая весна», Дубчек производил хорошее впечатление на меня. Как бы я ни был просоветски настроен в то время, на меня произвела сильное воздействие та волна поддержки нового типа социализма, который он олицетворял. В ходе последовавших дебатов я обнаружил, что все мои старшие товарищи, а также мои руководители были разочаровывающе ограничены в отношении этих событий. В конце концов меня убедили, что у Советского Союза не было иного выбора, нежели предотвратить то, что многие из нас рассматривали как сползание к контрреволюции. Я позже сожалел о своих колебаниях, вызванных аргументами, смешивающими интересы СССР и интересы истинного социализма. Но в те дни эти вещи были синонимами. Действия, предпринятые Брежневым, привели только к отсрочке кризиса социализма, который последовал позже. Если бы реформам Дубчека было позволено продолжиться, из опыта 1968 года многое можно было бы извлечь. Я понял, что утверждение независимости мышления может потребовать больше мужества, чем преодоление страха перед вражескими пулями.

Вскоре после моего прибытия в Англию Элеонора родила нашего первого сына Эндрю. Наш второй сын, Кристофер, родился через пару лет. Мы сняли недорогую квартиру над магазином на улице Голдерс-Грин.

Рождение наших сыновей не отвлекло Элеонору от отчаянных попыток добиться, чтобы Бриджита присоединилась к нам. Родители Элеоноры заботились о своей внучке, пока Элеонора была под стражей и «в бегах». Но Элеонора не могла убедить их или своего бывшего мужа согласиться на то, чтобы Бриджита приехала к нам. Наше положение не было необычным. Некоторые из наиболее болезненных последствий участия в политической деятельности относятся не к политике, как таковой, а к тем ужасным переломам, которые возникают в личной жизни.

Элеоноре пришлось дожидаться, пока Бриджите станет больше десяти лет, прежде, чем они смогли обсудить это положение непосредственно, когда Элеонора позвонила по телефону в школу-интернат. Страшно опасаясь, что на южноафриканской стороне их разговор подслушивается, Элеонора должна была уходить от всех вопросов Бриджиты о политике. Через неделю мы получили от неё письмо, гораздо более серьёзное, нежели предыдущие письма, в котором она спрашивала о разнице между анархизмом, социализмом и коммунизмом.

Южная Африка была далеко. Трудности жизни в изгнании частично смягчались тем, что число политических изгнанников из ЮАР в Лондоне всё увеличивалось, а мы участвовали в деятельности Британского движения против апартеида. Среди наших ближайших друзей были белые товарищи, с которыми мы познакомились ещё в Южной Африке, как например, Ходжсоны, Бернштейны и Бантинги. Мы стали особенно близкими друзьями с Уолфи Кодешем, когда-то возившим меня и Роули по Йоханнесбургу.