Иные песни - Яцек Дукай

Авель и Зенон наблюдали за этим над столом, с трудом сдерживая смех. Когда Шулима опять склонилась к атласу и карте, Авель понимающе кивнул. Женщина сокрушила его взглядом.

— Что до пути. Золотые Королевства. Почему? Четыре причины. Раз — забитый Нил. Два — сезон дождей в Аксуме. Три — в Королевства свинья заберет нас без проблем, пара дней, и мы на полдороге. Четыре — широкие возможности. То есть о конкретном пути мы можем решить уже в Королевствах, опираясь на свежую информацию, и, идя с севера, получим доступ почти ко всем Кривым Землям, нет причины открывать открытое, девяносто процентов тех земель не исследованы. Я говорю о восточной половине первого листа и о западной второго во втором кругу. — Шулима обвела ногтем пространство на карте. — Как с деньгами? — повернулась к Имхету.

— Я просчитал с запасом. Понятное дело, личное снаряжение сюда не входит. Цены на кераунеты в последнее время пошли вверх. И я надеюсь, что вы уже снарядились.

— Как раз собираемся к ружьевщику, — сказал Авель, со значением поглядывая на отца.

— У меня сегодня еще три встречи, — развел руками Иероним.

Господин Бербелек и вправду в эти дни не располагал избытком свободного времени. С момента объявления о договоре НИБ с Африканской Компанией (а Анеис Панатакис разболтал о нем по Александрии едва ли не в тот же вечер) к Иерониму как полномочному представителю и совладельцу «Ньютэ, Икита тэ Бербелека» дюжинами заявлялись купцы и предприниматели с предложениями, от которых-де обе стороны несомненно выиграют, если только эстлос Бербелек соблаговолит посвятить час, полчаса, несколько минут ознакомлению с этой вот гениальной идеей, прошу, и нужно-то совсем немного, чтобы ее реализовать, сумму даже и называть не стоит, но если уж ты просишь, эстлос… Часть из них приходила к Панатакису, но часть заявлялась сразу к Иерониму, нередко под тем или иным предлогом упрашивая пропустить их во дворец Лотте или подстерегая под воротами и вскакивая в выезжающую виктику с господином Бербелеком. Иероним поразился тому, какие сплетни распускал о нем Анеис; еще кто-нибудь решится похитить его ради выкупа! Или — Авеля с Алитэ! Но таковы александрийские обычаи, так тут делали дела: под принуждением, с насилием, на грани обмана. Равноправные союзы были редки. Богатство сплеталось с кровью и морфой еще сильнее, нежели на севере, в Европе. Будто бы южная аристократия сохранила в своей Форме больше того первоначального хищничества, что вынесло ее предков на вершину социальной пирамиды.

И все же среди этой массы финансовых сводников встречались люди с идеями, достойными внимания. Наткнувшись же на дело, обещавшее доход, необходимо было его жестко перехватить и вести далее самостоятельно. Именно так, например, господин Бербелек закупил для НИБ экспериментальный ювелирный станок (умеющий производить шлифование драгоценных камней как острыми гранями, так и ровными поверхностями), цыганскую домну рубия, в больших количествах выплавлявшую трансмутированный металл рубина, а также фактуру алхимических декоктов, которые якобы должны были серьезно повысить урожай в следующие разливы Нила. Сегодня пополудни у него была договоренность о встрече, кроме прочего, с изобретателем пироматона, позволявшего удерживать в плавильных печах температуру ранее недостижимую, что наконец-то позволило бы пурифицировать Материю вплоть до чистой ге, первостихии Земли. Потвердись теории софистесов, открылась бы дорога к массовому производству материалов на первоэлементах: бесконечных неразрываемых нитей, стали, тоньше шелка и тверже алмаза, мягкого мрамора с тысячелетней памятью формы — и все это без участия текнитеса или хотя бы демиургоса. Господин Бербелек даже верил в искренность изобретателя. И все же знать бы еще заранее, какие гипотезы аристотелевцев справедливы, а какие — нет.

Господин Бербелек поймал себя на том, что подробно рассказывает об этих дилеммах сыну, когда они стояли уже в тени под навесом стрельбища мастерской демиургоса Иоанна Ормаса и ожидали невольников со следующей парой кераунетов.

— М-м, окажись это правдой, можно было б изготовить легкий доспех, столь прочный, что он мог бы сдерживать пули, — сказал Авель, взвешивая в руках изящно изукрашенный резьбой и расписанный кераунет с трехпусовым стволом. — И тогда пусть вздрогнет Хоррор со своим гидоровым графитом!

— Но заметь, что из первостихийной, воистину пуринической стали можно было б делать и более легкие, и куда как более мощные кераунеты. А если подумать о пиросидерах! — Господин Бербелек вскинул кераунет и быстро выстрелил, пока вес оружия не сделал невозможным прицеливание. От грома заложило уши, приклад в форме морды бегемота ткнул в плечо с силой, достойной этого морфозоона. Стрельбище было обустроено подпорками под стволы с регулируемой высотой, но ведь во время джурджи придется стрелять без всяких подпорок — и следовало подбирать оружие согласно обстоятельствам. Опуская бегемотовый кераунет, Иероним громко охнул. Ормасов раб забрал тяжелое оружие.

— Завтра приведу Алитэ, ей нужно найти что-то под свою руку, — сказал Авель.

Господин Бербелек поневоле скривился.

— Что? — воскликнул Авель. — Думаешь, не справится?

— А она когда-нибудь держала кераунет в руках?

— Нет. Точно так же, как и я. Научу ее. Это просто.

— Лучше всего вообще оставить ее в Александрии.

— Да ты шутишь. Эстле Амитаче едет — а ты хочешь удержать Алитэ?

— Эстле Амитаче. Ну да.

— И почему бы Алитэ не справиться? Потому что она самая молодая? Та племянница Верония ненамного ее старше, а ее ведь берут, верно?

— Да пусть Веронии хоть скорпионов жрут, мне-то какое дело? Я беспокоюсь об Алитэ. Одно дело салоны Александрии, другое — дичь какоморфной Африки. А если она запаникует в самый важный момент… Что же, все время держать ее в лагере?

— Знаешь, порой стоит рискнуть, чтобы Форма могла себя проявить, продвинуться в ту или иную сторону.

— О-хо-хо, господин Лятек прочитал книжку!

Авель широко усмехнулся, белые зубы блеснули в тени.

— Ты об Алитэ не беспокойся, вот если она останется в Александрии — так ты еще пожалеешь, что не взял ее с собой.

— Погоди, погоди, ты о чем? Тот арес Моншеб, да?

— Э, да что я там знаю. Спрашивай лучше у своей Шулимы.

— Яйца Зевса, если я здесь внезапно стану дедом!..

— Ну нет, черные травки она пьет всякую луну.

— Об этом вообще не хочу слушать!

Авель засмеялся, поднял к глазам кераунет; нажал на спуск. Громыхнуло. Кажется, он даже попал в щит.

«В час после заката стану ждать у задних ворот. Прежде чем отправишься, эстлос. Прошу. Анеис». Письмо было таким же, как и всегда, но у господина Бербелека отчего-то вспыхнула мысль о засаде. Но кому бы устраивать на него засаду, подделываясь под Панатакиса? Этого уже он не сумел вообразить.

И что я сделался таким осторожным? — ворчал он про себя, идя сквозь дворцовый сад, погруженный в теплую влажную темень. Мимо прошествовал молодой тропард, зеленые глаза мигом просверлили душу навылет. Господин Бербелек проверил кинжал в левом рукаве.

Но это, конечно же, был Анеис Панатакис — собственной неповторимой персоной.

— Кланяюсь, кланяюсь, кланяюсь, тысяча благословений для эстлоса Бербелека, о прощении молю, что в такую пору и в таких обстоятельствах, воистину, сгораю со стыда, но да покарают меня боги, если не попытаюсь отговорить тебя от этого, эстлос, боюсь за твою жизнь, ты не можешь теперь погибнуть, у меня бы сердце разорвалось, не можешь!

Сердце, как же, скорее банковский счет, — подумал господин Бербелек.

Он оттянул концессионера подальше от ворот, чтобы их не услышали мамлюкские стражники.

— Ты, собственно, о чем, Анеис? Говори по-человечески.

— Не езди.

— Что?

— Завтра выезжаешь на джурджу, ты ведь сам мне говорил, эстлос. Не езди.

— Да успокойся. Все ездят.

Панатакис дернул себя за бороду, сплюнул, перекрестился, левой рукой отогнал биотанатои, правую раскрыл для Аказы, затопал, нервно осмотрелся в ночи; наконец начал шепотом:

— Я говорил с Исидором. Да-да, Вол принял-таки Панатакиса. Исидор сокрушен. Напуган. Говорит, что это все из-за Кривых Земель. Едва только пошли слухи, и позже, после первых трофеев, привезенных из-за Черепаховой, а особенно в последние годы… Он пишет хронику, нанял софистеса, показал мне документы. С тысяча сто восемьдесят шестого, когда придворный медик Хуратов подтвердил первую какоморфию. Шлют своих шпионов, агентов, послов, крыс. Нанимают караваны как прикрытие. Выкупают целые компании. Он — первый на очереди, у него наилучший доступ. Для Александрии он слишком силен, никто не мог ему угрожать. Но теперь он получает такие предложения, которые не в силах ни принять, ни отказаться, его взяли в клещи. Эстлос, он говорил о царях, о кратистосах! Это подземная война, невидимая ни на шахматной доске политики, ни в шахматах денег. Джурджи — это, верно, тоже их придумка и навязанная аристократии мода, чтобы ездить туда, не вызывая подозрений. Да проклянут меня боги, если я знаю, для чего. Софистес Вола тоже может лишь строить предположения. Говорит о топоморфе, второй Аль-Кабе, месте самобытного извращения кероса. Но какая разница — они просто жаждут наложить на это лапу, гарантировать себе прибыль и исключительность. Та пажуба. Софистес говорит, что люди Аксумейских Кушихадов проводили там эксперименты, посеяли за Сухой коноплю, а из нее вместо смолы гашиша потек сок пажубы. А теперь пажубовый сок расходится по миру; но, чем дальше от Сколиодои, тем меньше его сила. Другие думают, что туда сбежал кто-то из изгнанных кратистосов, что обезумел, умирает, поддался джунглям, и это — антос его смертельного безумия. Или что родился новый, от нечеловеческих дикарей, тех варварских негров, а силен он настолько, что, еще будучи младенцем, оттиснулся на всем крае той неслыханной морфой и —