Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки - Наташа Нечаева

– Вы и об искусстве пишете?

– По большей части. Что есть регалии и должности? Тлен! Только искусство вечно.

– Согласен. Лично я очень живопись обожаю.

– Похвально. Когда я была на последнем Sotheby's.

– На Sotheby's? А я вот уже лет пять все никак не соберусь. Дела! Но слежу! У меня дома довольно неплохая коллекция. Мечтаю что-нибудь из импрессионистов приобрести.

– Любите импрессионистов? – Я, честно говоря, припухла от удивления. Даже покраску ресниц приостановила.

– Кто ж их не любит? Они же все время дорожают. Только их очень редко продают, очень! Надо следить, чтоб поймать! А я не уследил. Простить себе не могу. В 2002-м на Sotheby's «Кувшинки» Моне выставили. Я все бросил и специально в Англию полетел. Знаете эту работу? У Моне целая серия этих кувшинок. Он их сам и разводил в собственном пруду в Живерни.

Были там? Я тоже не бывал, не доехал. Это деревня такая, восемьдесят километров от Парижа. Моне написал двадцать три картины. Двадцать две – очень известны. Он их Франции подарил. В 1927 году даже специальная выставка была в Тюильри. Правда, Моне к тому времени уже помер. Так вот, двадцать две картины знают все! А их было двадцать три! И последнюю никто никогда не видел! С 1925 года. Ну, вы, конечно, все это знаете.

Я не знала. Даже не слышала. И что? Признаваться?

– Конечно, знаю. Они же в частной коллекции были. Неужели владелец решил расстаться?

– В том-то и дело! Она не выставлялась, репродукций с нее не делали.

– Неизвестный Моне? – спросила я с полным знанием дела.

– Именно. Первый раз эти «Кувшинки» появились на Christie's. В двухтысячном. Ушли без малого за десять лимонов. Долларов, не фунтов. Я тогда локти кусал, но, увы, еще денег таких свободных не имел. Нынешняя-то должность мне позже досталась! Ну уж на этот раз решил: куплю! Наизнанку вывернусь. Все продам. Но куплю! Тонкостей-то аукционных я не знал. Решил, раз за десять продали, то сейчас максимум на тринадцать-четырнадцать потянет. Приготовил пятнадцать, чтоб с запасом. Хоп! Кто-то сразу двенадцать предлагает. Я – пятнадцать! Сижу как дурак, жду, когда мне картину в целлофан завернут. Раз! Двадцать лимонов! Молоточек тук-тук-тук. Я еще улыбаюсь, а «Кувшинки» уже уплыли. Верите, Даш, как мальчишка рыдал!

– Вы? – Я даже выглянула в гостиную. Представить этого холеного хлыща рыдающим по поводу картины, пусть и великой.

– От обиды, Даш! И от злости на себя. Мог ведь двадцать пять предложить! Мог!

– А что остановило?

– Жадность и глупость. Думаю, как это я свои кровные двадцать пять лимонов кому-то за здорово живешь подарю? Теперь, понятно, каюсь. Сегодня я бы их за тридцать влегкую продал!

– Так вы для продажи хотели? – разочарованно протянула я.

– А для чего еще? У меня в Москве мастер клевый есть, что угодно скопировать может. Эксперт не отличит! Он бы мне эти кувшинки за милую душу перерисовал, и висели бы на стене, никто бы и не отличил. Все бы думали, что это те, которые на аукционе куплены. Кто из наших в живописи по-настоящему разбирается? Да никто! У меня на Рублевке кого только нет: и Джотто, и Тулуз-Лотрек, и Тициан. Скоро Дега появится.

– Подлинники?

– Типа того. Но еще никто не усомнился! Наоборот. Подпись прочитают, и сразу такое уважение в глазах! Но, Даш, это между нами! Как говорится, не для прессы. Антон – мой друг, у меня от него секретов нет. А вы ведь его подводить не станете? У нас кое-какой бизнес общий. Если что, мне ему тут шею свернуть – раз плюнуть. Имейте в виду.

– Конечно, – твердо пообещала я. – А откуда вы так в живописи разбираетесь?

– У меня память – компьютер! Раз услышу или прочитаю – навек запомню. Как-то в Австралии на сутки в аэропорту застрял, делать нечего, скука, а со мной вместе какая-то старуха сидела, дала книжку почитать. Как раз про импрессионистов. Там и картинки были, и жизнеописание. Я ее за сутки наизусть выучил! Теперь про любого импрессиониста лекцию могу прочитать.

– А сами картины-то нравятся?

– Да чего там может нравиться? Мазня! Я бы и сам так смог, времени только нет. У нас же как? Или деньги зарабатывать, или удовольствие получать, ну, в смысле картинки малевать. Я еще не все заработал. Не могу от дел отойти.

ГЛАВА ПЯТАЯ

BLOCK BIDDERS/BUYERS[5]

Вертолет наконец вырвался из облаков, и я восторженно ахнула. Во все стороны, куда ни глянь, простиралось темно-синяя яркая вода. Даже отсюда, с высоты, она совершенно отличалась от бирюзы Индийского океана. Тяжелая, плотная, как застывшая пластмасса, она едва заметно, но мощно колыхалась, втягивая в свою глубину блики низкого солнца и не отдавая обратно ни единого радужного зайчика. Она представлялась равнодушной, бесстрастной и при этом – исключительно живой, будто необъятная туша реликтового чудища упала плашмя, накрыв собой все подвластное глазу пространство, и чутко дремала, едва обозначаясь дыханием, готовая в любой момент восстать, задавив своей массой небо, землю, воздух – жизнь. Зрелище было столь же прекрасным, сколь и жутковатым.

– Впечатляет? – спросил Антон.

– Еще бы… даже как-то страшновато.

– Мне тоже не по себе. Ощущение, будто мы оказались на другой планете.

– Солярис.

– Что?

– Солярис, разумный океан.

– Похоже.

– А где же льды и снега?

– Растаяли, наверное, – лето!

– Ничего не растаяли! Вот! Смотри! – заорала я, будто совершила открытие новой земли.

Прямо под нами из темной пучины вырос остров. Черно-белый, вытянутый, как детский пирожок в песочнице, присыпанный неровными бугорками муки. Он торчал на синей глади как пупырчатая бородавка и, с одной стороны, вносил некую дисгармонию в величественный простор, а с другой – свидетельствовал о том, что мы все же на своей планете, а значит, бояться нечего.

Тут же, как только мы миновали остров, море под нами стало разительно преображаться. На синем откуда ни возьмись расцвели гигантские ромашки. Одни крупные, с неровными лепестками, отражающие желтое солнце мохнатой бликующей сердцевиной, другие – помельче, словно бы еще нераспустившиеся, успевшие выстрелить лишь парой-тройкой острых угловатых лепестков.

– Льдины? – не до конца веря, спросила я. – Так много? Значит, скоро – Арктика?

– Над Арктикой мы давно летим, – пояснил Антон. – Просто скоро вода закончится.

– Как это – закончится? А дальше?

– Дальше – сплошные льды.

Честно скажу, даже в теплом костюме меня пробрал мороз. Я представила себе картинку снаружи – хрупкая ракушка нашей крохотулечки вертолета посреди дикого пространства. Снизу – бездонные глубины, упакованные в непробиваемый тысячелетний панцирь льда, сверху, совсем рядом, бескрайний космос. Докуда ближе? До океанского дна или до Луны? Вот именно.

Антон, видимо, уловил мое состояние, придвинулся ближе, обнял за плечи:

– Ну что ты так испугалась? Скоро прилетим. Минут тридцать осталось.

– Пережить бы эти тридцать минут, – шмыгнула носом я. – Может, обратно? Чего мы на этом полюсе не видели?

– Обратно – намного дальше. Не трясись, Даш! Ты же журналистка! Подумай лучше, как ты все это будешь потом описывать.

Совет был превосходный! Действительно, если складывать в голове слова и предложения будущего материала, то и время незаметно пройдет и страх исчезнет.

Так, с чего я начну? Конечно, с июльского снегопада! Уверена, большинство читателей сочтет меня за врушку, но мы, профессионалы, к отрицанию толпы всегда готовы. Тем более что я записала полет мурманских снежинок на видео в своем телефоне.

Да, начну я с этого ошарашивающего описания: июльский снег. Потом. Стоит ли рассказывать о торсуняновском банкете? Никого из светских персон, что интересовали бы изысканный столичный beau monde, там по определению быть не могло. Описывать наряды мурманских дам – занятие тоскливое, потому что и самих нарядов-то не было. Не то женщины пришли на торжество прямо с работы, не то такого понятия, как вечерний туалет, в Мурманске просто не знали. Этим обстоятельством я была удручена и разочарована. Сама-то я, понятно, оделась весьма скромно, но со вкусом, решила повторить монакский успех – платье цвета дорого вина от Tata-Naka и туфли с бантами от Terry de Havilland.

Торсунян, когда увидел, просто потерял дар речи и даже шел не рядом со мной, а на некотором отдалении, словно подчеркивая свою никчемность и незначительность на фоне моей совершенной красоты.

А вот в ресторане меня оценили совершенно по-другому. Стыдно сказать, приняли за очередную девицу хозяина банкета. Попросту говоря, шлюху. Конечно, я на это совершенно не обратила внимания, темные люди, что с них взять, провинция, но постаралась сразу от Торсуняна отпочковаться и примкнуть к Антону. А поскольку Антон все еще беседовал с губернатором, то за моей спиной стали шептаться еще откровеннее – спина-то в этом платье совершенно декольтирована. Так вот, по ней просто ползали мурашки злобы и зависти, которые источали мне вслед les cremes des crèmes этой Богом забытой дыры.