Иная судьба. Книга I - Вероника Горбачёва

Буйные времена прошли, привычки остались. Ежели для умерщвления собственных страстей многими духовными кормчими частенько использовались бичи и плети, его высокопреосвященство относился к таковым с презрением, считая их более орудиями палачей, нежели средствами самовоспитания. А потому — смирял плоть старым добрым привычным способом. В его рабочем кабинете стояла двухпудовая чугунная гиря, дужка которой уже залоснилась от частого хвата святейших пальцев. Грешен был пастырь и не скрывал многих своих слабостей, но старался преодолевать. Бывало, меняет насквозь промокшую от пота сутану на свежую, а сам сокрушённо приговаривает: «Паче всех человек окаянен есмь!»

Были и те, что собственными глазами видели, как Бенедикт Эстрерский, укрощая гордыню, переносит на плечах молодого бычка, а то и собственного коника. Поговаривали, что и сподвижников своих он не жалел: за каждым, даже самым истощённым, закреплялся при поступлении к архиепископу новорожденный телёночек, которого послушник со смирением и молитвой должен был ежедневно возносить на собственных плечах на вершину крутого холма, а затем медленно с ним же спускаться назад. За год изрядно обрастали мышцами и несомый, и несущий. А если учесть, что в резиденции святого отца отнюдь не пустовали площадки для упражнений с холодным оружием, периодически пополнялись запасы мешков с песком — для тренировки различных групп мышц, делались заказы лучшим оружейникам — не удивительно, что свита духовного пастыря всея провинции могла соперничать по уровню подготовки с герцогскими рейтарами и кирасирами. Поскольку Слово Божье, подкреплённое хорошо поставленным ударом или колющим выпадом, оказывалось порой куда весомее, чем просто Слово.

Ибо всё ещё торчал, как прыщ в земле, Некрополис — град обречённый, скопище нечисти и мерзости, по непонятным причинам пока не залитый карающим небесным огнём. Трогать его запрещалось. Вот и скрывались за жуткими стенами не только внезаконники, умертвия, последние выползни нечисти, но и отребье, успевшее удрать от справедливого возмездия святой церкви и королевской власти. Последний оплот тёмных сил. Заповедник, охраняемый Тайной службой Его Величества. Если бы не эта защита — герцог давно бы уже спалил это гадючье гнездо. Общими усилиями с его высокопреосвященством. Хоть и не любил вмешательств Церкви в свои дела…

Вот такой человек стоял у небольшого кострища на тюремном погосте, бдительно следя, чтобы кремация бренных останков той, что недавно по всем канонам была отпета в маленькой часовне, прошла по всем правилам. Чтобы дотлели даже кости в усиленном святой молитвой огне, чтобы жирный пепел был тщательно сметён в специальный ларец, а затем похоронен в освящённой земле тюремного кладбища. Бенедикт привык доводить начатое до конца и не любил перепоручать подобные дела даже помощникам. Так оно спокойнее…

Давно под присмотром могучих послушников увезли притихших умертвий, изрядно помятых при усаживании в закрытую специальную карету, давно залили тлеющие угли и прикопали — там же, в освящённой земле; разошлись по постам часовые, а те из солдат, кто не занят на службе, скрылись в казармах… Остались в тюремном дворе два экипажа — светлейшего герцога и святейшего архиепископа. Оба поджидали седоков. А те не торопились.

За всё время отпевания, сожжения, проводов в последний путь останков грешной женщины никто из них не сказал друг другу ни слова. Всё было ясно. Вынесен и приведён в исполнение приговор, отслежено выполнение. Этим можно было бы и ограничиться, ибо… Архиепископ тоже не любил, когда его светлость вмешивался в дела Церкви. Так бы они и разошлись каждый по своим епархиям, и капитан, как всегда, тенью следовавший за своим начальством, уже прикидывал предстоящее объяснение, ибо не хотелось Винсенту никуда уезжать, очень уж не нравилось, как вновь у его молочного брата побелели глаза и губы…

Его светлость сдержанно поклонился архиепископу.

Его высокопреосвященство, мыслями пребывающий на предстоящем допросе нежити, воздел было руку для обычного благословения, но вовремя вспомнил, что перед ним не рядовой прихожанин. Остро взглянул на герцога — и пошёл на небольшое нарушение протокола. Не просто благословил — а коснулся светлейшего чела щепотью, сложенной для знамения.

Жильберту д'Эстре показалось, что в голове у него что-то взорвалось. Будто Бенедикт его не перекрестил, а от души огрел промеж глаз, как нечисть совсем недавно… Ослепительная вспышка была мгновенной, далее — словно разжался и спал с головы обруч, отпустило зажатое спазмом горло, и, кажется, впервые за последние несколько часов он смог вдохнуть полной грудью. Оказывается, был ещё день. Было солнце, пробивающееся сквозь облака, дул небольшой ветер, в небе мелькали стрижи… Будто и не стало в этом мире на одну злую душу меньше.

— Жизнь продолжается, — негромко подтвердил архиепископ, словно прочитав его мысли. — Вы выполнили свой долг, ваша светлость, я свой. Желаю здравствовать.

— Погодите. — Так просто герцог не мог отпустить святейшего. И задал вопрос, которым давно уже терзался. — Кто это был? Что за… — он не смог сказать «ребёнок». — Что за существо должно было родиться?

— Суккуба, я полагаю, — с явной неохотой ответил святой отец. — С примесью крови умертвия. Адская смесь, сын мой, куда более ухудшенная копия своей матери. Та хотя бы не владела магией, просто сеяла вокруг чистое незамутнённое зло…

— Суккуба? Анна? — Видно было, что герцог поражён. — Да полно, ваше высокопреосвященство, это же… Их нет даже в Некрополисе, а уж там-то заповедник подобных тварей!

Архиепископ помедлил.

— Женщина, которую все мы знали, как вашу супругу, от рождения несла в себе кровь древнейших отвратительных демонов. Не в чистом виде, хвала Всевышнему, а значительно ослабленную временем. Бывает, что два-три поколения женщин безобидны, а потом вдруг в новорожденной оживает кровь, допустим, прапрабабки. К сожалению.

— Однако… — Герцог смешался. — Суккубы ведь одержаны жаждой любовных утех? Она… Да, она отличалась невоздержанностью, но в этом случае — первой её жертвой оказался бы я, не так ли?

— Вы и стали, ваша светлость. — Порой Бенедикту трудно было обращаться «сын мой» к человеку, который по возрасту годился ему в младшие братья. — Этот подвид питается не только радостями плотской любви, но в большей степени — отрицательной энергетикой. Разрушающей. Ангелы живут любовью и распространяют её вокруг, суккубы — питаются ненавистью, и, дабы её получить, провоцируют окружающих. Даже ничего не зная о своей природе, они с детских лет манипулируют людьми. Они ненавидят всех и вся. Единственный объект обожания для них — это они сами. И — их будущее повторение, их дети. Дочери, конечно, новые суккубы.