Иная судьба. Книга I - Вероника Горбачёва

«… и хорошо, если я прикажу тебя просто повесить…»

Видимо, комендант и бывшая Анна вспомнили это одновременно, потому что женщина вдруг сжалась и задрожала.

— Я буду называть тебя так, как привык, Анна, не обессудь. Хотя тебе, конечно, более подошло бы иное имя.

«Ехидна», — мысленно довершил фразу мэтр Карр. «Фурия. Гарпия. Сучка».

— За что ты меня ненавидишь? — поинтересовался его светлость. Спокойно, вроде бы даже с досужим любопытством. Будто бы и не доносился до него запах калёных на огне щипцов и шпателей и не звенел поблизости Анри инструментом… — Иной раз мне казалось, что ты ненавидишь меня всю жизнь, хоть мы и знакомы-то были совсем недолго. Я чем-то тебе досадил в прошлом?

Женщина молчала.

— Анна?

Она, наконец, разжала губы.

— Т е б я? Да я всех… всех вас, ублюдки… Просто ненавижу.

— Так я и думал, — холодно отозвался герцог. — Хорошо, оставим наши личные счёты. Я задам тебе несколько вопросов… Что? Ты сама хочешь что-то сказать?

Из глаз женщины вдруг потекли слёзы. Видно было, что за них она и сама себя ненавидит в тот момент, но остановиться не может.

— Милосердия… — прошептала. — Жиль… Жиль-берт… — Герцог странно передёрнулся. — Мой ребёнок… Прошу тебя…

Его светлость прикрыл глаза ладонью. Комендант и Винсент, хорошо знавшие эту его привычку — сдерживать последнюю вспышку ярости — напряглись.

— Милосердия… — сдавленно повторил герцог. — А погибшие дети? А мои, которых ты… — Он осёкся. — Скажи, Анна, план расстановки магической защиты Анжи ты продала добровольно?

Опомнившись, писарь схватился за карандаш. Маленький человечек прекрасно чувствовал, когда заканчивается предварительная беседа и наступает время вопросов и ответов. Последние нужно было успеть записать точь в точь, без искажений, а то не ровён час… не отмоешься потом на суде-то.

— Да, — выдохнула женщина.

— Тебе заказали украсть именно этот план? Кто?

— Гордон…

— Что ещё из моих бумаг было ему нужно?

— Только это…

— Лжешь.

Менталист-дознаватель подошёл ближе к допрашиваемой. При виде лёгкой невесомой фигурки, вроде бы такой безобидной, глаза бывшей герцогини налились ужасом.

— Он… Ему нужно было всё, связанное с приграничьем и… переговорами. Я торопилась… брала всё, где встречались названия городов на границах.

— Сколько он дал тебе за схему?

— Тридцать тысяч… камнем…

Его светлость скосил глаза на коменданта. Тот издали показал ему кольцо с сапфиритом — из числа драгоценностей, снятых с арестованной при подготовке к допросу. Все предметы, как и полагается, были описаны и лежали тут же, в специальном ящичке.

— Зачем тебе сапфирит? Зачем? Тебе был нужен именно он?

— Для моего ребёнка… — только и ответила Анна.

Её ребёнок был магом, внезапно понял комендант. Возможно, будущим менталистом. А может ещё кем-то, сильнее и страшнее… Во всяком случае, чрезвычайно редкий и дорогой камень, пополняющий магическую энергетику, мог пригодиться обычной женщине только в одном случае: если она забеременела от менталиста или, упаси боже, от некроманта… или… Мэтр Карр почувствовал лёгкую дурноту. Его светлость, по-видимому, тоже. Во всяком случае, он побледнел.

— Записали? — поинтересовался по-прежнему сухим будничным тоном. — Признание налицо: намеренная кража документа с планом защиты населённого пункта; последующая продажа с целью наживы. Анна, ты не задумывалась хотя бы на минуту, для чего бритту этот план?

— Какая мне разница? — наконец-то ощерилась она. — Да по мне, хоть что он с ним сделай — лишь бы тебе нагадить! Ты так носился с этим Анжи, так гордился собой и этим чёртовым барьером, что я не я была бы, если бы не подложила тебе свинью! Понял, скотина?

Его светлость отмахнулся от парнишки, что уже подскочил с кляпом в руках.

— Не надо. Пусть говорит. Осталось немного, каждое слово на вес золота…

Он помолчал.

— Милосердия, говоришь? Хорошо, Анна, будет тебе милосердие.

Комендант похолодел. Неужели… отпустит его светлость, смягчится? Или что-то надумал?

На лице у женщины промелькнула тень надежды.

— Я дам тебе шанс, Анна. Ты своим скудным умишком даже не осознавала, на что обрекаешь мирных людей, виноватых лишь в том, что тебе загорелось напакостить напоследок. Ты знаешь, что менталисты могут не только носить в себе воспоминания, но и передавать их? Со всеми эмоциями, болью, ощущениями — всем, что чувствует тот, с кого их считали. Приблизьтесь, мэтр Роше.

Он поманил к себе второго менталиста.

— Вот, Анна, видишь этого человека? Он носит в себе последние минуты жизни пятнадцати человек. Больше его разум просто не выдержал бы, но для обвинения и приговора тебе и всей вашей шайке вполне хватит. Со сволочью Гордоном я ещё разберусь, для него пощады не будет; но я — судия для всех своих подданных, Анна, а суд должен быть справедливым. Я приговариваю тебя к трём смертям. Сейчас ты сама переживёшь то, на что обрекла женщину, мужчину и ребёнка, которых и в глаза не видела. И это будет справедливо. Выживешь — я отпущу тебя на все четыре стороны, ибо, если искупление, через которое ты пройдёшь, тебя не убьёт — ты станешь другим человеком. Отпущу, даю слово. Это и будет милосердие. Но оставить преступницу без наказания я не могу, так выбирай: виселица — или чужие смерти.

… И вот тогда коменданту, человеку с рыбьей кровью, как про него говорили, сухарю, служаке, повидавшему на своём веку немало — впервые в жизни стало страшно.

Насилие над женщиной — зрелище отвратительное. И уж совсем дико, если насильник невидим. Пусть даже нагое тело прикрыто тряпкой: о том, что творили с умершей жертвой орки, догадаться нетрудно: по бесстыдно раздвинутым ногам, ритмичным, в такт движениям самца, вздрагиваниям тела, мычащему рту, словно зажатому невидимой лапой, голове, бьющейся о доски топчана… Но вот, вроде бы, страшный процесс завершён, несчастная со стоном хочет сомкнуть ноги… и хватается за живот. Лицо искажено болью. Руки пытаются удержать вываливающиеся внутренности… Потом странно дёргается и заваливается голова, как будто перерезали и горло. Глаза стекленеют. Конец.

Не выдержав, герцог сорвал кусок холстины с тела преступной жены. Поперёк живота у неё вспухал багровый рубец, медленно наливающийся кровью. Такой же, что и на шее жертвы.

— Стигматы, ваша светлость, — подал голос менталист, потирая собственное горло. — Я предупреждал.

— Да, я помню, — прошептал герцог. — Помню.

А ведь и я предупреждал, Анна, хотелось ему сказать. Ты думала — я для красного словца говорил о боли и мучениях погибших? Если менталист хороший — он произведёт полную пересадку сознания, и тому, на кого выпадет сей жребий, придётся испить всю горькую чашу страданий смертника.