История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5 - Джованни Казанова

— В таком случае вы ни за что не получите в неделю 20 тысяч флоринов. По предложению, которое вы мне сделали, я счел вас миллионером. Я проделаю эту операцию сегодня или завтра для кого-нибудь из своих детей.

Преподав мне этот замечательный урок, Боаз удалился в свою контору, и я пошел одеваться. Г-н Афири приходил, чтобы вернуть мне визит, в «Английский парламент» и, не найдя меня там, написал мне записку, в которой предложил прийти к нему и выслушать то, что он мне скажет. Я так и сделал, пообедал там и узнал из письма, полученного им от г-на де Булонь и показанного мне, что мне следует разместить полученные мной бумаги на сумму двадцать миллионов с потерей в восемь процентов, потому что в настоящий момент дело идет к миру. Показав мне их, он рассмеялся и я сделал то же. Он посоветовал мне не открываться евреям, из которых самый порядочный — это всего лишь меньший жулик, и дал мне собственноручную рекомендацию для Пелса, в Амстердаме, которую я взял с благодарностью, и, желая быть мне полезным в моих делах в Гётебурге, он представил меня шведскому министру. Этот последний адресовал меня г-ну Д. О. Я выехал на следующий день после дня Св. Иоанна, из-за приглашения самых усердных франк-масонов Голландии. Тот, кто меня пригласил, был граф де Тот, брат барона, того, что пропал в Константинополе. Г-н д'Афири представил меня м-м Правительнице, матери штатгальтера, который показался мне слишком серьезным для своего возраста в двенадцать лет. Она ежеминутно засыпала. Она умерла вскоре после того, и у нее нашли водянку головного мозга. Я увидел там также графа Филиппа де Синцендорф, который старался добыть двенадцать миллионов для императрицы и легко их получил под пять процентов годовых. Я узнал в Комедии министра Порты, который был другом г-на де Бонневаль, и думал, что он умрет от смеха при виде меня. Вот довольно комичный факт. Давали трагедию «Ифигения». Статуя Дианы находилась в глубине сцены. В конце акта входила Ифигения в сопровождении всех своих жриц, которые, проходя перед статуей, отдавали глубокий поклон богине. Театральный осветитель, добрый голландский христианин, выходя со сцены, сделал богине такой же реверанс. Партер и ложи разразились смехом, я тоже, но не до смерти. Мне пришлось объяснить турку происходящее, и он принялся смеяться с такой силой, что пришлось отвести его к нему в гостиницу, «Принц Оранский». Не засмеяться над происходящим было бы, я понимаю, признаком глупости, но нужно было обладать турецким умом, чтобы разразиться смехом до такой степени. Был, однако, великий философ, грек, который умер от смеха, наблюдая, как старая беззубая женщина поедает фиги. Те, кто много смеется, счастливее тех, что смеются мало, потому что веселье облегчает селезенку и очищает кровь.

За два часа до прибытия в Амстердам, сидя в двухколесной почтовой коляске, со слугой сзади на запятках, я встретился с четырехколесной коляской, запряженной, как и моя, парой лошадей, с хозяином и слугой. Кучер четырехколесного экипажа хотел, чтобы мой уступил дорогу, мой возражал, что, уступив дорогу, он рискует опрокинуть меня в канаву, но тот упорствовал. Я обратился к хозяину, красивому молодому человеку, и попросил его приказать уступить мне дорогу.

— Я в почтовой коляске, месье, — сказал я ему, — и, кроме того, я иностранец.

— Месье, у нас в Голландии мы не признаем права почты, а если вы иностранец, знайте, что у вас нет никаких преимуществ передо мной, находящемся у себя дома.

Слыша такое, я спускаюсь в снег до середины сапог и, держа обнаженную шпагу, говорю голландцу, чтобы спускался или уступил мне дорогу. Он отвечает мне с улыбкой, что у него нет шпаги, и что в любом случае он не бьётся по такому странному случаю. Он говорит мне подняться и уступает дорогу. Я прибыл к ночи в Амстердам, где поселился в «Звезде Востока». На следующий день я нашел на Бирже г-на Пелса, который сказал, что подумает о моем важном деле, и четверть часа спустя я встретился там с г-ном Д. О., который свел меня в разговоре с негоциантом из Гётеборга, который захотел мне сразу учесть мои шестнадцать акций, давая двенадцать процентов выручки. Г-н Пелс сказал мне подождать и заверил, что обеспечит пятнадцать. Он дал мне обед и, видя, что я очарован качеством его красного вина из Капской провинции, сказал, смеясь, что делает его сам, смешивая вино из Бордо с вином из Малаги. На другой день я обедал у г-на Д. О., который овдовел в сорок лет и у которого была дочь четырнадцати лет. Она была бы красавицей, если бы не ее не слишком красивые зубы. Она была наследницей всех богатств своего любимого отца, который ее обожал. Белокожая, с черными волосами, причесанными без пудры, с говорящими глазами, очень черными и выразительными, она меня поразила. Она говорила очень хорошо по-французски, она бегло играла на клавесине и страстно любила чтение. После обеда г-н Д. О. показал мне ее дом, в котором никто не жил, потому что после смерти своей жены он выбрал апартаменты на первом этаже, в которых расположился весьма комфортно. То, что он мне показал, было помещение из шести-семи комнат, где у него хранилась настоящая сокровищница из коллекций старинного фарфора; стены и переходы были покрыты пластинами из мрамора, каждая комната другого цвета, и увешаны турецкими коврами, подобранными специально для данной комнаты. Большая обеденная зала была вся покрыта алебастром, стол и буфеты из кедрового дерева. Дом был весь покрыт и снаружи мраморной плиткой. В субботу я увидел четырех или пятерых служанок с лестницами, моющих эти великолепные стены; меня насмешило то, что у всех этих служанок были с собой очень большие корзины, что вынуждало их носить штаны, потому что без этой предосторожности они предоставляли бы слишком интересное зрелище для прохожих. Осмотрев дом, мы спустились, и г-н Д. О. оставил меня наедине со своей дочерью в прихожей, где он обычно работал со своими служащими, но в этот день никого не было. Это был первый день нового года.

Исполнив сонату для клавесина, м-ль О. спросила меня, хожу ли я в концерт. Я ответил, что ничто не было мне столь интересно, как пойти туда вместе с ней.

— Думаете ли вы туда пойти, мадемуазель?

— Я пошла бы туда с самым большим удовольствием, но не могу пойти одна.

— Я был бы счастлив послужить вам, но не смею надеяться.

— Вы доставили бы мне самое чувствительное удовольствие, и я уверена, что если вы обратитесь к моему отцу, он вам не откажет.

— Вы уверены?

— Вполне уверена; он допустил бы невежливость, если бы отказал, после того, как вас узнал; я удивлена, что вы сомневаетесь; мой отец человек вежливый; я вижу, что вы не знакомы с нравами в Голландии. Девушки у нас пользуются полной свободой, они теряют ее только когда выходят замуж; идите, идите.