На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поначалу Фаина работала счетоводом, а через год была уже бухгалтером.
С рождением сына ничего не изменилось в ее отношении к мужу: он все так же оставался для нее «моим маленьким мальчиком», неуравновешенным, порой капризным. Все заботы по хозяйству в семье она добровольно несла сама.
— Господи, Фанька, я везучий, — говорил иногда Виктор жене, — в тебе энергии, предприимчивости на двоих хватает. Ты у меня истинный клад! — и принимался целовать каждый женин пальчик.
Однажды, разбираясь на письменном столе, Фаина нашла в папке мужа недописанное письмо к бывшей невесте, прочла и сразу поняла все: так вот почему он мечется, тоскует, — он живет с постылой женой, а любит другую!
Все его слова, ласки — ложь. И ребенок для него ничто!
Фаина была одна дома, Виктор заступил в ночное дежурство, и она не знала, что предпринять? Побежать к мужу на работу, показать ему письмо и спросить: за что, за какие грехи он так страшно наказывает ее? А затем забрать сына и уехать немедля. Ей помогут, посочувствуют, она заслужила здесь уважение людей. А его осудят, как осуждали там, на заводе, за Нину Полякову…
«Да, но я оправдывала его, защищала. Тогда я не жалела эту самую Полякову. Не повезло ей — выпала удача мне. Но вот в итоге торжествует его первая любовь, а я обманута…»
Фаина машинально придвинула к себе настольное зеркало, перед которым всегда брился муж, посмотрелась.
— Ну что, в дурочках сидишь? — сказала она своему отражению и расплакалась. Рушилось все. Сын оставался сиротой, она ни вдова, ни жена. И эта комната, неумело оклеенная ею, но похваленная Виктором, бывшая для нее не просто домом, а целым миром, — все прощай…
Фаина встала, принялась расхаживать от стола к кровати, где спал ребенок. Она обычно клала его к себе, если муж работал в ночную смену. Мальчику теплее, а ей удобнее, не вставая, покормить его грудью.
Мысли летели, путались в голове. То Фаина видела себя уже в Москве с матерью, сразу поседевшей после похоронной на отца, то перед нею возникал Виктор.
«За что, за что?» — допытывалась она, а он молчал, прятал глаза, склонив белокурую голову. Ну что он мог сказать ей, чем утешить? «Виноват, Фаня, прости. Думал, разлюбил, но вот сам не рад».
«Неправда, не верю, ты еще сегодня, собираясь на работу, называл меня своим незаходящим солнышком… Нельзя так, Витя, не под силу выдержать человеческому сердцу!»
Под утро озябшая, уставшая от горьких мыслей, хождений, Фаина подошла было к заплаканному ребенку, чтобы покормить его, но почувствовала себя плохо, покачнулась и упала навзничь.
На шум прибежала соседка, вскрикнула, перебудила всех жильцов.
Фаину подняли с пола, напоили чаем. От расспросов, участия она совсем ослабела.
Мальчик жадно хватал грудь и тут же заливался плачем, сучил ножонками: от волнения молока у матери не было.
Возвратившись с работы, Лунин растерялся, застав в своей комнате трех озабоченно хлопотавших вокруг его жены соседок.
— Фанечка, что с тобой, что случилось? — воскликнул он и не получил ответа. Женщины будто языки проглотили.
Он сбросил полушубок, шагнул к жене, осторожно взял ее руку в свои. Ему не мешали, словно выжидали, что будет дальше. Фаина руки не отняла, но тяжело задышала и начала всхлипывать. С поблекшего за ночь лица на Виктора уставились вопрошающие глаза. Он смутно почувствовал свою вину перед нею, хотя не догадывался, в чем она.
— Фаня, милая, — пробормотал он.
Тогда она вытащила из-под подушки его письмо к Нине.
— Женатый человек, а сочиняет писульки крале! — осуждающе прозвучало за его спиной.
— Вот что… мы с женой разберемся без свидетелей, — прикрикнул на женщин Лунин. — Оставьте нас!
«Ах, черт, ну и свалял дурака, — мысленно клял он себя, поеживаясь от нервного озноба. — Слезы, сцены. Уверяй тут ее!»
У Фаины, казалось, помимо ее воли, текли и текли из глаз слезы. Виктор взглянул на нее и смягчился, почувствовав, как у него защипало в горле.
— Фанечка, милая. Да, да, милая! — повысил Лунин голос, когда она попыталась вырвать свою руку. — Выслушай меня и постарайся быть снисходительной. Ну, писал. Нашло что-то на меня. Но ты же видишь, я здесь с тобой, Сережка у нас. Ну, куда я денусь? Успокойся и позабудь, как будто ничего не было. Да, так оно и есть!
Он присел на кровать, склонился к жене и обнял ее. Ему хотелось сказать, что они в сущности оба не очень счастливы, но делать нечего, надо продолжать жить, беречь друг друга. Но он говорил жене привычные, ласковые слова, целовал лицо, глаза, гладил по голове.
Она не противилась ласкам мужа, слушала его и постепенно проникалась верой. Потом она улыбнулась, когда Виктор вполне серьезно предложил ей:
— Хочешь, ударь меня, если тебе от этого станет легче!
После ночной смены муж выглядел уставшим. На лбу точно иголкой прочерчены легкие морщинки, глаза за очками воспалены, волосы свалялись.
Фаине стало жалко его. Наверно, и впрямь не стоило из-за бумажки мучить себя всю ночь, а теперь мучить его. Он рядом с ней, а та за десяток тысяч километров при своем Седове.
«А если она осмелится ответить Вите, я договорюсь на почте, и письмо попадет в мои руки. Господи, как это мне не взбрело в голову сразу?»
— Мир, значит, Фанечка, мир? — уловив перемену в настроении жены, заискивающе спросил Виктор. — Честное слово, дорогая, я голоден и валюсь с ног. Ты не вставай, я сам все устрою.
Он придвинул к кровати стол, приготовил бутерброды с брынзой. Не успели родители приступить к трапезе, как голодный Сережка огласил комнату плачем. Пришлось напоить его сладкой водичкой, пока у матери подкопится молоко.
Виктор укачал сына на руках, что случалось отнюдь не часто. Занятые родители придерживались строгого правила: накормлен, завернут в сухую пеленку и лежи себе на здоровье, — хочешь спи, хочешь развлекайся сам.
Вид отца с ребенком на руках доставлял сейчас Фане особенное удовольствие. Прошедшая ночь с ее взрывом отчаяния, ревности уже мерещилась не существовавшей, уходила в прошлое. Просто ей приснился дурной сон, но она проснулась, и все оказалось, как было. Виктор любит ее, и ей никуда не нужно уезжать. Вот если бы не соседки — живые свидетельницы! Ох, напрасно она так распустила свои нервы и потеряла контроль над собой. К чему укорачивать и без того не длинную жизнь? А соседки — что
