На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Родная моя, извини за каракули. Как видишь, адрес мой изменился. Пишу в неподходящих условиях. Одним словом, получил боевое крещение. Твой верный слуга в офицерских погонах предельно бодр и деятелен. И так все кругом».
— Катя, смотри, Даня пишет… побывал в двух боях. Ох, глаза у меня на мокром месте! И к ордену представлен…
Нина сидела в синем халатике с небрежно заколотыми на затылке волосами. Лицо, руки, оголенные по локоть, были ровного кремовато-шоколадного цвета. Екатерина невольно залюбовалась ею. Она зашла почаевничать и принесла селедку в промасленной бумажке, несколько кусочков сахару. Селедка по карточке вся целиком оставалась Кате: бабка на дух ее не принимала и не приучила Наденьку.
— Ну поплачь, поплачь, а я пока чайник поставлю.
— Катюша, обожди, мне надо еще что-то сказать тебе… Понимаешь, от Витьки Лунина второе письмо. Хнычет, что жить без меня не может.
— Та-а-к, ну, а ты что? — жестковато спросила Катя, опускаясь на стул.
Ей вдруг почудились в голосе Нины нотки колебания и сожаления. Она искоса взглянула на нее.
«Вот выкинет какой-нибудь номер без Данилы!»
— Екатерина, да ты никак обо мне дурно подумала? — вскочив с места, завопила Нина. — Стыдно тебе, стыдно. Дане на тебя пожалуюсь…
Вспылив, Нина быстро отходила. Катя только головой качала: ну, чего горланит, соседей бы пожалела!
Выдержка подруги всегда действовала на Нину охлаждающе, да и не могла она на нее долго сердиться.
— Если ты жаждешь моего совета, то вот он, — заговорила Екатерина, — на блажь Виктора ни гугу. Попишет-попишет — перестанет. Старик Лунин не устает хвалиться сынком: хорошо зарабатывает малый, жена попалась золотая. Оба с ней учатся в заочном политехническом институте не то в Хабаровском, не то во Владивостокском. Так что не тебе Виктора утешать. А Данилу не вздумай тревожить. Он скрытен, но ревнив. Станет мучиться, переживать.
— Верно, Катюша, верно. Я и сама так думаю, — вторила ей Нина и, вдруг, скорчив лукавую мину, проговорила:
— Смотрю на тебя, ты прямо святая. Наш новый главный инженер глаз от тебя оторвать не может, а ты и бровью не поведешь! Неужели не замечаешь?
— Перестань, сделай милость! — сердито оборвала ее Катя. — Вижу, не ослепла. Он дождется, я при случае, отчитаю его! Я чувствую себя оскорбленной, понимаешь? — повысила голос Катя.
— И отчитай, и отчитай, — поспешила согласиться Нина; она всегда немного побаивалась раздраженной Кати.
Поужинав, подруги, по обыкновению, вместе прослушали по радио сводку Информбюро. Наши войска рвались вперед, освобождая города и деревни. Где-то на Украине наступали и Андрей с Данилой среди выжженных войной селений.
Часть вторая
Глава 1
Узенькой, слегка трепещущей, нежно-лучезарной полоской по горизонту занимался этот день на востоке.
Полоска разрасталась, пламенела, потом охватила полнеба. Через несколько минут полыхало уже целое зарево, предвещающее погожий день.
Из зарева на землю щедро брызнули отвесные лучи с чудодейственным, живительным теплом майского солнца.
Зарождающемуся дню суждено было навечно остаться в памяти людей — благословенным днем мира на земле!
Городок просыпался и еще ничего не знал об этом.
Аграфена Егоровна, позевывая, с подойником в руках вышла на крыльцо. Услыхав ее, Буренка нетерпеливо промычала.
В соседних дворах хлопали калитками, гремели ведрами. У железнодорожного переезда, на выгоне, старик-пастух в брезентовом негнущемся плаще, пристроившись на столбике, выдувал из своего рожка переливчатые, хрупкие звуки.
Подоив корову, бабка, с хворостиной в руках, проводила ее чуть не до самого выгона.
Когда она возвращалась обратно, радио-рупор безмолвствовал. Значит, не было еще шести часов утра.
В доме с запертой на замок дверью спала не одна Наденька; вчера с последней электричкой приехала Катя и привезла захватывающие дух новости. В столице, начиная с первого мая, с часу на час ждут конца войны.
Сегодня с выгона Аграфену Егоровну потянуло завернуть к болотцу в ближний лесок, что виднелся невдалеке, пособирать ландышей. Проснутся внучка с правнучкой, увидят благоухающий букетик на столе, обрадуются, станут благодарить свою догадливую, легкую на ногу — как она сама о себе говорила — бабушку. Наденька вскочит к ней на колени, обовьет шею ручонками. Бабке приятно, — небольшой труд нарвать цветов, — а угодила!
Аграфена Егоровна с ландышами вернулась задами, отодвинула две доски в изгороди и зашагала по своему двору в полной уверенности, что спят еще сладким утренним сном ее ненаглядные!
— Бабушка идет, наша бабушка идет! — высовываясь в раскрытое окно, звонким криком встретила Аграфену Егоровну Наденька.
Позади правнучки выросла Катя. Лицо ее сияло.
— Дождались, победа, конец войне! Да отопри же нас скорее, бабушка! Весь городок на улицу высыпал…
— Батюшки, никак ключа не найду. В карман передника его вроде клала.
На своем крыльце появилась Лунина, сбежала вниз, бросилась целоваться к соседке и орошать ее слезами, приговаривая:
— Дожили, Егоровна, дожили, радость-то какая! Теперь вернутся наши солдатушки по родным углам!
Около двенадцати часов дня местное радиовещание, в какой раз уже поздравив горожан с победой, пригласило всех на торжественный митинг. Он назревал сам собой, — площадь у трибуны не пустовала с раннего утра.
Песни, пляски, взаимные поздравления, оживленный гомон — висели над площадью. А кое-где плачущие с причитаниями вдовы в окружении насупленных ребятишек и здесь же речистые молодки, — уговаривали, успокаивали, сулили распрекрасную послевоенную жизнь.
Вдовы переставали плакать, ребятишки убегали от матерей поближе к гармошкам.
Катя держала Наденьку за руку, и они переходили от одной группы людей к другой. За Андрея Катя была теперь спокойна, он жив. Последние восемь месяцев войны муж работал в штабе и уверял ее в письмах, что почти не подвержен никакой опасности. Она верила и не верила: на войне случается всякое.
Очень напугал их однажды Слава, сообщив задним числом, как он, «не чувствуя никакой хвори, прожуировал в госпитале целых полтора месяца, потому что, видите ли, у него нашли какое-то затемнение на легких! Что ж, — на солнце и то есть пятна. Чего же хотят от человека? — саркастически философствовал он. И уж совсем мрачно заключал: — Отныне я не могу считать себя не только сержантом, но и солдатом. Я чиновник, как та небезызвестная вам Мая Н.»
— Господи, святые угодники, вняли моим мольбам. Так Маечка же на почте работает! Неразумное дите, Аника-воин. Катенька, пропиши-ка ты ему сама, чтобы он не гневил бабку. Куда определили, пусть там и несет свою службу. Чего надумал, с солнышком сравниваться! — взахлеб обсуждала письмо Аграфена Егоровна, и, вздыхая, добавляла: — Накося, больше месяца
