На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Валентина Степановна, уткнувшись лицом в плечо мужа, зарыдала о своей подневольной, запутанной жизни.
— Ну, будя, будя, поплакала и точка. Ишь в три ручья разливаешься, будто похоронила кого.
Григорий Петрович сам утер ей слезы, поцеловал в голову.
— Теперь признайся, что Ермолиха замечает за нами? Старуха глазастая, догадливая… Неужели ты ей проговорилась сдуру?
— Плачу я все время, Гриня, вот она и удивляется…
— Верно, глаза на болоте. Поостерегись в другой раз слезу пускать. Слышишь?
— Слышу, Гриша. Сама бы рада…
— Тогда не шастай к ней, нашла товарку! У самих у них хвост в грязи замаран, не Ермолихе нас подозревать, — закричал Григорий Петрович, успокаиваясь. — Я же говорил тебе, я ничего уже не беру. Пропади все пропадом!
Это было правдой, Лунин не обманывал жену, тем более что он находился на грани разоблачения из-за Витенькиной халатности.
Помылся парень в одном из цеховых душей и забыл на окошке часы. Уборщица подобрала их и узнала по ремешку: месяц назад она получила похоронную на сына и отнесла часы своего Володи в подарок фронтовикам. Но вот, оказывается, кто-то позарился на них в тылу!
Молодой Лунин примчался домой в тот же вечер, Григорий Петрович отпер дверь и испугался: на Витеньке лица не было. Он молча попятился, пропуская его в переднюю, сердце неистово заколотилось.
— Что, Виктор, что?
Сын, не раздеваясь, стоял в прихожей и пристально смотрел на отца.
— Витенька, Витенька, — забормотал Григорий Петрович, топчась вокруг.
Сын заревел и уткнулся ему в грудь.
— Подвел ты меня с часами, батя, очень подвел, — всхлипывая, выговаривал Виктор. — Кончена моя жизнь! Отовсюду выгонят, опозорят…
— Подожди, не реви, успокойся. На себя всю вину приму! — говорил отец, дрожащими руками отстраняя от себя сына, но, сообразив, что едва ли от такого признания Виктору будет легче, поправился: — Только не паникуй, предпримем что-нибудь! Расскажи все по порядку… Ты узнал, где живет та проклятая уборщица?
На следующее утро чуть свет Григорий Петрович стоял перед хозяйкой часов. Он приготовил себя, как он думал, к самому худшему, предполагая, что женщина станет кричать, поносить его разными словами, а когда вдоволь поизмывается над ним, он предложит ей деньги или продукты, уговорит пожалеть его. С кем не случалось промашки на чужое добро!
Уборщица попалась из непонятных для Лунина людей, — ей ничего не нужно было и чем больше он увеличивал сумму, тем неприступнее она становилась. Она и двух слов с ним не вымолвила, а только тихо плакала и просила:
— Уйдите, вы мне ненавистны… У меня сын убит, а вы!..
Григорий Петрович чувствовал себя в тупике: тоскливым взором он обвел незнакомую комнату, из которой как будто понемногу выносили вещи, подумал:
«Подкармливается на базаре, вещички выменивает…» Возвращаться домой было нельзя, она вон плачет о погибшем сыне, а разве он изверг для своего? Хоть это бы взяла в расчет!
«Сыночек мой милый, что же я с тобой сделал?»
Он тяжело задышал и повалился на колени, рыдания с хрипом вылетали из груди. Лунин решил не уходить до тех пор, пока не добьется своего.
Женщина испуганно вскочила со стула и с каким-то непонятным выражением не то сочувствия, не то презрения несколько мгновений всматривалась в него, чуть наклонив голову. Он прибавил всхлипываний, простирая к ней руки.
— Ах, ну вас, вставайте и ступайте к вашему сыну, успокойте его.
На улице Лунина забил нервный озноб, — над пропастью ведь висел, еле спасся. Зато такая женщина, если пообещала, значит, накрепко. Не вертихвостка. На слово ее можно положиться. Под счастливой звездой родился Витенька!
Муж и сын с некоторых пор скрывали от Валентины Степановны свои «мужские дела», руководствуясь поговоркой: «Не знает — не бредит», и общие секреты как-то по-особенному сближали их в семье.
Давно минуло время безоговорочного восхищения отцом, его раненой рукой, байками о доблестных заслугах в революции. Виктор уже здраво судил отца, отдавая должное его изворотливости, хитрому уму, и тем не менее иногда подтрунивал над его малограмотностью: не догадался батя закончить хотя бы техникум!
— Ты, папа, не обижайся на мои слова, если я тебя о чем-то попрошу… В другой раз, пожалуйста, ничего не предпринимай для меня, не посоветовавшись…
Григорий Петрович на миг растерялся, от сына он все мог снести, и все же было горько слышать попреки в собственной глупости. Но ничего, он еще покажет Виктору, на что способен!
Разузнав обстановку, поклонившись кому нужно, старший Лунин стал метить на место начальника транспортного цеха, уходящего на фронт. Командовать машинами, шоферами он сможет не хуже любого!
— Вот она жизнь-то наша грешная, не знаешь, где потеряешь, где найдешь, — помывшись в корыте за печкой, с мокрыми приглаженными волосами, сидя за самоваром, в один из своих приездов мурлыкал Григорий Петрович, весьма довольный собой. К жене он обращался теперь не иначе, как называя ее начальницей.
— А ну, начальница, нацеди-ка мне еще чайку, — говорил он, протягивая чашку. — С директором теперь за ручку здороваюсь. На сводках нас — начальников цехов — по имени-отчеству величают. А что слышно у этих за перегородкой?
— Славик на фронте. Не дезертир он. Небылицу на мальчишечку возвели…
Глава семьи слегка поперхнулся. Опять неисправимая жена принимала ближе к сердцу чужую радость, нежели его назначение на командный пост.
Григорий Петрович поборол в себе раздражение, внешне не высказал его, утешившись мыслью:
«Найду себе молодуху, пусть живет, как знает. Моей мочи больше нет!..»
Лунин встал из-за самовара, прошелся по дому, сознание собственной значимости распирало грудь, стоило припомнить, как во время утренней сводки по селектору на весь завод звучал его разговор с главным диспетчером!
Он ничего не говорил сыну до последнего дня, уж очень крупная удача шла в руку: в бога Григорий Петрович не верил, а суевериям придавал значение — как бы не спугнуть свое везение!
— Уважил, отец, вот спасибо, так спасибо! — всегда бледное, лицо Виктора разрозовелось. Он обнял родителя, торжественно облобызал. Потом целый вечор возвращался к разговору: отец начальник цеха, запросто вхож к директору, в партком — да все двери теперь перед ним настежь! Отец и сын, можно сказать, на ключевых постах — династия Луниных на заводе!
Григорий Петрович хитро щурил глаза, как будто что-то таил, не договаривал и это наконец было замечено Виктором.
— В чем дело, батя? — спросил он слегка дрогнувшим голосом, предчувствуя еще один сюрприз.
То, что собирался сказать старший Лунин, касалось непосредственно младшего: его дальнейшей жизни, работы. До отца не раз доходили слухи, что на заводе многие осуждают сына за расстроенную по его
