Пять поэм - Гянджеви Низами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шапур второй раз едет за Ширин
Хосров во время пира сообщает Михин-Бану весть, принесенную ему Шапуром. Он решает отправить Шапура в свой родной город за Ширин. Шапур уезжает. Он находит Ширин в построенном для нее замке и поражен тем, что замок стоит среди бесплодных скал. Ширин рассказывает ему о кознях наложниц Хосрова. Ширин и Шапур отправляются в Берда'а.
Хосров узнает о смерти отца
Чуть опьяненный шах вздремнул; мечтает он:Его благой удел свой позабудет сон.
И вот спешит гонец, и вот он в шахском стане,И развернул Слону рассказ об Индостане.[179]
«Где шах? Один взирай на все его края.Ему лишь посох дан, уж нет ему копья!
Владыка мира, верь, уж не увидит мира,А ты — владычествуй, тебе дана порфира».
И приближенные, а было их не счесть,Друг другу не сказав, ему послали весть.
«Остерегайся. В путь сбирайся во мгновенье.Мир выскользнет из рук, опасно промедленье.
Хоть в глине голова, — ты там ее не мой.Хоть слово начал ты, — умолкни, как немой».
Когда Хосров узрел, что дней круговоротомОн трону обречен и горестным заботам,—
Постиг он: с и́ндиго хранит поспешный рокБакан, и уксус дней от меда недалек,
И воздух, что родят земли неверной долы,—То шершня кружит он, то в нем летают пчелы.
Опала, почести, любовь, и злость, и ядС напитком сладостным — все это дни таят.
Земля! Какой ручей ты не засыплешь прахом?Твой камень много чаш одним ломает взмахом.
Кто скован бытием — идет путями бед.Покой — в небытии. Пути другого нет.
Брось на ветер скорей свой груз напрасный — душу!Замкни темницу зла, моря забудь и сушу.
Весь мир — индусский вор; чтоб он не отнял кладь,Чтоб не скрутил тебя — с грабителем не ладь.
Знай, в этой лавочке ты не отыщешь ниткиБез колющей иглы, лишь иглы в ней в избытке.
Вот тыквенный кувшин, вода в нем что кристалл.Что ж от водянки ты, как тыква, желтым стал?
Деревьям лишь тогда в весенней быть одежде,Когда все почки их разломятся, — не прежде.
Пока не сломит рок согнувшийся хребет,—Он снадобья не даст для исцеленья, нет!
Наденешь саван ты, зачем же — молви толком,—Как шелковичный червь, ты весь облекся шелком?
Зачем роскошество — носил бы полотно.Тебя в предбаннике разденут все равно.
В простой одежде будь, она пойдет с тобою,Пока ты бродишь здесь, дорогою любою.
Ты отряхни подол от множества потреб,Доволен будь, когда один имеешь хлеб.
Творить неправду, мир, намерен ты доколе?Тебе — веселым быть, мне — корчиться от боли?
Я в горе — почему ж твой слышится мне смех?Я свержен — и тебе я не хочу утех.
Ты продаешь ячмень, а нам кричишь: пшеница!В пшенице той ячмень сгнивающий таится.
Пшеницы я зерно, и желт я, как ячмень,Пшеницы вкус забыл, измолот что ни день.
Довольно предлагать да прибирать пшеницу!А мне — быть жерновом, перетирать пшеницу!
Была б ячменная лепешка, хоть одна,Я разговлялся б ей, как по ночам луна.
О Низами! Из дней уйди ты безотрадных,Весь этот грустный мир оставь для травоядных.
Питайся зернами да езди на осле.Ты жди Исы, томясь в земном, житейском зле.
Ты — ослик. Вот и кладь! Одну ты знай заботу.Ведь ослики — не снедь. Их ценят за работу.
Хосров восходит на трон отца
Когда промчалась весть, что царствованья грузВелением творца сложил с себя Ормуз,
Шах, в юном счастии не ведавший урона,В столице поднялся на возвышенье трона.
Хоть в мыслях лишь к Ширин влекла его стезя,Все ж царство упустить наследнику нельзя.
То государства он залечивал недуги,То взоры обращал он в сторону подруги.
И за строительство его уж люди чтут,Уж много областей он охранил от смут.
В несчастья вверженных залечивалась рана:Шах справедливостью затмил Ануширвана.
Но вот закончились насущные дела,Опять к любви, к вину душа его влекла.
Мгновенья не был он без чаши, без охоты.Когда ж он о Ширин вновь полон стал заботы —
Спросил придворных он, что слышали о ней.Ему ответили: «Уже не мало дней,
Как из дворца, что там, где сумрачно и хмуро,Она умчалась прочь. С ней видели Шапура».
Круговращеньем бед внезапно поражен,Шах небо укорял. Но что мог сделать он?
Воспоминания он предавался негам,И черный конь прельщал его горячим бегом.
Как ночь его Шебдиз, ну, а луны — все нет!Он камнем тешился, но помнил самоцвет.
Шапур привозит Ширин к Михин-Бану
Ширин в ее края примчал художник снова,—Но встреча не сбылась: там не было Хосрона.
С Гульгуна сняв Ширин, в цветник Михин-БануЕе он снова ввел, как светлую весну.
И снова гурия меж роз родного краяДарила свет очам, огнем очей играя.
И приближенные, и слуги, и родня,Которые давно такого ждали дня,
Увидевши Ширин, ей поклонились в ноги,И, прахом ставши, прах лобзали на дороге.
И благодарственным моленьям и дарамПредела не было, и был украшен храм.
А что с Михин-Бану? Да, словно от дурмана,Ей тесно сделалось в пределах шадурвана,[180]
Как сердцу старому, что стало юным вновь,Что мнило умереть, а в нем взыграла кровь.
Беглянки голову Бану к себе прижала —И пробудился мир, и начал жить сначала.
Как ласкова Бану! Какой в ней пламень жил!Ну кто хоть в сотне строк все это б изложил?!
Введя Ширин в простор дворцового предела,Ей предложила все: «Что хочешь, то и делай!»
Покровами стыда ей не затмив чела,Ей омрачить чела печалью не могла.
Ведь понимала все: ее побег — сноровкаНеопытной любви, влюбленности уловка.
И в шахе виделись ей признаки любви.Ей шепот лун открыл огонь в его крови.
Вино бродящее укрыть она старалась,Свет глиною укрыть[181] — хоть солнце разгоралось.
Бану твердит Луне: «Покорной надо стать,Домашний, тихий мир, как снадобье, принять».
И с ней она нежна и создала — в надеждеВсе прошлое вернуть — все то, что было прежде.
И снова куколок, прекрасных, как весна,Дано ей семьдесят, — чтоб тешилась она.
Круговорот небес, что кукольник, баюкалИ пробуждал к игре сереброгрудых кукол.
Ширин, увидев их, — как прежнею порой,Луною рассекла веселый звездный рой.
Вновь у себя Ширин. Как праздник новоселья —Опять открыл базар досуга и веселья.
Бегство Хосрова от Бехрама Чубине[182]
Победы ключ сверкнул и грозен стал: могучРассудок — золотой преодолений ключ.
Рассудок победит могучих с их мечами.Венец, прельщая всех, царит над силачами.
Лишь разуму дано тьму воинов смести,—Мечом ты их сметешь не больше десяти.
На трон взошел Парвиз. Все помыслы БехрамаК Парвизову венцу влекли его упрямо.
И он схватил венец, когда к нему простерОн руку ловкую. Был ум его остер.
И клевету творить Бехраму — не в обузу,—Он всем шептал: «Хосров пронзил глаза Ормузу»,[183]
Хоть знал он, что, когда Юсуф умчится вдаль,Якубу — света нет[184]: все затемнит печаль.
Он тайно разослал посланья людям разным,Благое исказив рисунком безобразным.
«Ребенку ли владеть вселенной суждено?Отцеубийце быть владыкой не дано.
Ста братьев кровь прольет он за глоток напитка,Напитка, что в домах имеем до избытка.
Арфисту — царство даст: над арфами дрожит.Что царство! Песнею он больше дорожит.
Горячий — он путей к делам не примечает,Незрелый — он добра от зла не отличает.
Клеймо любовных игр горит на нем. И страстьК неведомой Ширин над ним простерла власть.
Злой, обезглавливать за малое готовый;Утратив голову, не обретают новой.
Оковы бы сковать, чтоб им греметь на нем!Исправить бы его железом и огнем!
Пусть покорится нам! Не покорится — верьте,Отцеубийцу нам предать разумней смерти.
Ему закройте путь, нежданный меч воздев,И знайте — я иду, могущественный лев».
Вот так-то этот лев, взыскующий признанья,Свел шахских подданных с дороги послушанья.
И видит шаханшах — счастливый рок смущен,И подданных своих в смятенье видит он.
И силу счастья он крепил казной златою,И слепоту врага он множил слепотою.[185]
И так тянулись дни. Но враг привел войска,—И тотчас поднялась восстания рука.
Опоры не было — был сломлен трон Парвиза,—И с трона пересел он на спину Шебдиза.
От вихрей, взвившихся из-за камней венца,Он голову унес: она ценней венца,
Уж венценосца нет. Владычества порфираИ мира — брошена возжаждавшему мира.
Когда по воле звезд узрел смятенный шахМеча Бехрамова над головою взмах,—
В сей шахматной игре, что бедами богата,Без «шаха» для него уж не было квадрата.[186]
С уловок сотнею, свой потерявши сан,По бездорожию проникнул он в Арран.
Оттуда он в Мугань направился: в МуганиЖила Ширин; в сей храм свои понес он дани.
Встреча Хосрова и Ширин на охоте
