Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

Действительно, Бах, Моцарт, Рахманинов не были членами творческих союзов, а музыку сочиняли не в пример, а словно в назидание всем «членам» (не в обиду никому будет сказано). Но у каждой эпохи свои законы и правила. Творческие союзы – это не только продукт Сталинской деятельности. В том или другом виде подобные организации сейчас действуют во всех странах, где существует профессиональное художественное творчество. Внешнее отличие таких организаций в одной стране от им подобных в других странах определяется двумя основными факторами: уровнем государственного идеологического диктата на творческие союзы и степенью той же государственной материальной поддержки, оказываемой союзам в целом и их членам в отдельности. В СССР на протяжении всего времени существования единых творческих союзов, пришедших на смену многим «раскольническим» организациям 20–30-х годов, оба этих фактора, как и всё в сверхдержаве, действовали в режиме «сверх»: почти абсолютная заидеологизированность и исключительно государственные источники материальных ресурсов. Быть вне союза практически обозначало: «пока» не в союзе, но имею высшую цель – стать его членом; или «уже» не в союзе, потому что изгнан из него коллегами как недостойный и развратившийся.

Когда мы в 70–80-х годах приходили, полные надежд, со своими сочинениями в редакции и на худсоветы, первое, о чём нас спрашивали, было:

– Вы член Союза композиторов?

Хотя по нашему возрасту и так было понятно, что «нет», этот вопрос неизменно задавался с надлежащей строгостью, чтобы сразу поставить молодёжь на своё место. И далее следовало почти соболезнование:

– Плохо. А песни ваши – на стихи членов Союза писателей?.. Не знаете?.. Так не знаете или не членов?..

Часто после такого предисловия музыку даже не слушали, а лишь пренебрежительно просматривали стихи и клавиры и многозначительно, не глядя в глаза, выдыхали:

– Работайте… У вас, юноша, ещё всё впереди.

Иногда, правда, «коса находила на камень» и подобные критиканы могли в свой адрес получить куда более резкий реверанс, чем их собственное хамство. Особенно когда творческий авторитет «затюканного юноши» был уже объективно признан. Так, например, не давали себя в обиду Юрий Антонов, Александр Градский, Георгий Мовсесян, многие авторы-исполнители и руководители популярных вокально-инструментальных ансамблей.

Я назвал Юрия Антонова – и вспомнил годовщину памяти брата, 3 сентября 1991 года. На Новокунцевское кладбище тогда пришли многие Женины соратники: Андрей Дементьев, Роберт Рождественский, Иосиф Кобзон, Андрей Вознесенский, Георгий Мовсесян, Олег Иванов, Ксения Георгиади, Юрий Антонов… Может быть, оттого, что я всегда любил песни Антонова, может быть, оттого, что они нравились Жене и он их, случалось, наигрывал и напевал, может, от осознания факта скоротечности жизни и оттого, что не всё в ней справедливо и так, как хотелось бы (подчеркну, дело было на кладбище), но что-то в моей груди всколыхнулось, подступило к горлу, и я подошёл к Валерию Ивановичу Петрову – другу Жени в его последние годы жизни, заместителю председателя песенной комиссии Союза композиторов Москвы (а вскорости и её председателю), стоявшему рядом с Антоновым и Ивановым.

– Валерий Иванович, можно Антонова наконец принять в Союз композиторов? – сразу, без вступления заговорил я. – Если его песни не достойны союза, то что говорить обо всех остальных, и наших в том числе? Если он не профессионал, чьи песни двадцать лет уже на слуху у всех, то кого тогда считать профессионалом-песенником?

– Да я никогда не рвался и не рвусь в ваш союз, – улыбаясь, перебил меня Юрий Михайлович. – Я ему не нужен – и он мне. Я без него счастлив – и он без меня!..

– А почему в Союз композиторов нужно «рваться» и «прорываться»? Хоть одного русского композитора можно принять по-человечески? Валерий Иванович, вы же теперь почти самый главный в песенной комиссии! Согласитесь, пребывание Антонова в нашем лагере – это честь не ему, а нам! – продолжал я.

– Антонова мы просто обязаны взять, – вступил в разговор Олег Иванов. – И, как бы сам Юра ни ухмылялся и ни уходил от разговора, этот вопрос сейчас можно и нужно решить, Валерий Иванович. Юра Антонов должен быть в союзе!..

Несколько растерянный, Валерий Иванович, прижав руки к груди, в сердцах произнёс:

– А я что, против?.. Давай прямо завтра созвонимся… Юрий Михалыч, ты понял? И займёмся этим вопросом. Только ты, пожалуйста, сам в сторону-то не уходи!..

Не знаю, как там было «завтра» или послезавтра и имел ли наш разговор какое-то практическое значение (помимо моего эмоционального выплеска), да только вскоре Юрий стал членом Союза композиторов. Вряд ли этот факт что-то прибавил ему в жизни, но в прежние, доперестроечные годы любой композитор сразу замечал потепление климата вокруг себя после получения красной «союзовской корочки». Эта корочка символизировала собой две стороны одной медали: первая – факт профессионального признания тебя композиторской элитой как своего коллеги, вторая – выход на определённые материальные блага (большей частью, однако, декларированные, чем гарантированные). Для кого какая из двух названных сторон была милее и важней – дело личностное и конкретное, но в советское время эта «медаль» имела объективно двустороннюю ценность. Хотя опять-таки следует оговориться: доступ к «пирогу» имели немногие, в основном придворная свита со своими семейными кланами. Все дележи и раздачи жилья, дачных участков, автомобилей и талонов на распродажу дефицита, распределение загранкомандировок и прочих благ происходили за закрытыми дверьми и без лишней огласки. Лично для нас, Мартыновых, эти двери так и не раскрылись, и нам выпало только со стороны наблюдать за вечной «тайно-шёпотной» суетой придворных слуг, «вносивших» кого-то в какие-то списки или вычёркивавших снова же «кого-то» из тех списков.

Мы с Женей пару раз пытались в шутку хотя бы выяснить: что там они всё время делят с таким озабоченным видом? Но ответы на наши почти «неуместные» вопросы были примерно следующими:

– А?.. Да это мы тут… так просто…

– Ну ясно, что просто, – понимающе разводили руками мы. – А нас-то можно куда-нибудь вписать, в очередь какую-нибудь? В самый конец хотя бы…

– Ой… Да тут, понимаете… было-то всего… Кончилось уже… Надо бы вам пораньше… чуть-чуть…

– Ну так впишите нас на «раньше», будем первыми, придёт время.

– Да-а… гм… Мы ведь и сами не знаем… когда теперь, что и как… сколько… А вообще-то очередь у нас большая… Но очерёдности, правда, как таковой нет… Заглядывайте… Позванивайте…

Технология вступления в творческую композиторскую организацию в «наше время», то есть в 70–80-е годы, была примерно следующей. Два члена Союза композиторов (желательно наиболее авторитетные) давали свои рекомендации на принятие в союз молодого композитора, подавшего личное заявление с просьбой о приёме его в члены Московской (или любой другой – по месту прописки) композиторской организации. Рекомендаторы, кроме того, писали рецензии на сочинения кандидата, предложенные им к