Путь в Иерусалим - Ян Гийу

На четвертый год брат Гильберт изготовил достаточно тяжелые деревянные мечи и, тщательно взвесив, вделал в них металлические пластины. Было важно, чтобы деревянный меч казался маленькому Арну таким же тяжелым, как настоящий меч — взрослому воину, так что брату Гильберту пришлось долго экспериментировать, прежде чем ему показалось, что он подобрал правильный вес.

Именно во время упражнений с мечом брат Гильберт заметил, что здесь, как и в кузнице, мальчик с одинаковой легкостью использует и правую, и левую руку. В монастыре, как это уже случилось в скриптории, учителя попытались было отучить его использовать нечистую руку. Но брат Гильберт отнесся к этому по-другому. Он посоветовался со своей совестью и с Богом. Вмешивать в этот вопрос отца Генриха он не хотел.

Вскоре он понял, что Арн — не обычный левша, ему в прошлом несколько раз приходилось встречаться с такими людьми с мечом в руке. И он помнил, как непросто было с ними сражаться. Как будто все, чему тебя научили, получается наоборот.

Поэтому он сначала учил Арна работать обеими руками, меняя их каждый день или каждую неделю. Но он никогда не замечал особенной разницы в технике, казалось лишь, что левая рука мальчика немного сильнее, чем правая. Это означало лишь то, что с самого начала нужно выстраивать для Арна тайную технику: он мог внезапно перебросить меч из одной руки в другую, а потом начать кружиться вокруг своего противника по солнцу, а не против солнца. И если противник будет в тяжелых доспехах, а положение его — неустойчивым, то внезапная перемена тактики может иметь решающее значение.

В глубине души брат Гильберт сознавал, что такие мысли греховны. Он исповедовался в них отцу Генриху, но объяснил при этом, что его задача заключалась в обучении мальчика и он должен как можно лучше ее исполнять. Поскольку Бог еще не выразил своей воли относительно предназначения Арна, для него пока не было никакой разницы между тем, чтобы втайне читать Овидия или держать меч в левой руке.

Молясь Богу, отец Генрих понял, что, пока мальчик проявляет такое же рвение к чтению, как и к воинским забавам с братом Гильбертом, все идет как должно идти. Было бы хуже, если бы он предпочитал стрелы и мечи Glossa Ordinaria.

И в то время как отец Генрих проповедовал прилежание и дисциплину, чистоту и молитву, брат Гильберт ратовал за подвижность и подвижность, подвижность и прилежание. Было важно, словно в ритме музыки, научиться чувствовать, когда стрела должна быть нацелена на движущуюся мишень. И так же важно было все время двигаться, никогда не стоять спокойно, ожидая удара противника, быть где-нибудь в другом месте, когда этот удар обрушится, чтобы в следующий момент ударить самому.

Прилежание и дисциплина. Чистота и молитва. Подвижность, подвижность, подвижность и прилежание. Все эти правила Арн соблюдал с такой же легкостью, с какой он соблюдал наставления о том, чтобы повиноваться и любить всех братьев, — два наиболее важных монастырских правила; третье — всегда говорить правду, за ним следовали остальные, менее важные и иногда едва понятные, как, например, правила поведения за столом и при отходе ко сну.

Однако ему вовсе не составляло труда подчиняться этому заведенному Богом порядку. Наоборот, это было для Арна радостью. Иногда он думал о том, как живут другие дети там, в низменном мире; у него сохранились слабые воспоминания о зимнем катании на льду, обруче на палочке и других детских играх. Возможно, он скучал по всему этому. Каждый вечер он вспоминал Сигрид и молил о спасении ее души, ему не хватало ее запаха, голоса и рук; он молился и за своего брата Эскиля, помня, как их, плачущих, разлучили друг с другом. Но он понимал, или, во всяком случае, считал, что понимает, что самым большим счастьем для мальчика является возможность делить свое время между тем прекрасным, что содержится в книгах, и тем трудным, с потом и иногда со слезами от боли, что мог предложить ему брат Гильберт.

Магнус сын Фольке поклялся перед Богом пять лет носить траур по Сигрид, прежде чем он женится снова. В его роде это решение вызвало удивление, поскольку не было принято, чтобы мужчина в расцвете сил, у которого к тому же был только один законный сын-наследник, так долго воздерживался от того, чтобы завести новых сыновей и укрепить род новыми связями.

Некоторое утешение Магнус находил с Суом, и у него даже был незаконный ребенок от нее. Но Арнес превратился в мрачную крепость, где ничего не происходило и ничто не менялось. После смерти Сигрид Магнус почувствовал, что его голова словно пуста, что у него нет новых идей в отношении торговли и сделок. Все шло по уже накатанной колее.

Он что-то делал, завершил постройку стен и проложил два перегона дороги до Тиведена. Строительство дорог было богоугодным делом, а он пообещал это, когда первый раз приехал на могилу Сигрид, молился за нее в Варнхеме и покупал молитвы за нее.

У него в общем-то была мысль, что никому не повредит, если он соединит то, что угодно Богу, и то, что будет полезным для будущих торговых дел. В тот день, когда будет проложена дорога через весь Тиведен, он сможет начать торговать на севере со свеями, этими простаками, у которых есть железо и кожи, и, если будут хорошие дороги, новые сделки смогут принести много серебра.

Мрачности Арнесу прибавило и то, что мать Магнуса, Тура дочь Гутурма, приехала к нему из своих норвежских владений, чтобы заботиться о нем, пока он не женат. Она была сурова с рабами и хотела управлять всем по старым норвежским обычаям, а Магнусу, как и многим другим мужчинам, было сложно поставить мать на место. Ему следовало бы проявить себя хозяином в собственном доме, а для этого надо было как можно скорее найти новую жену. По мнению самого Магнуса, было бы разумно соединиться с родом Поля из Хусабю, потому что его собственные земли граничили с землями этого рода. В таком случае какая-нибудь из дочерей Поля могла бы получить в приданое дубовые леса, растущие возле горы Чиннекулле. Незамужние дочери Поля были еще очень молоды, но молодость — такое состояние, которое очень быстро проходит.

Эскиль приносил ему и радость, и тайную печаль. Сын походил на него самого и во многом на свою мать Сигрид, унаследовав ее ум. Больше всего Эскиль мечтал о том, чтобы ездить по миру и торговать, встречаться с чужеземными купцами, узнавать их товары и цены, а также учиться тому, как пересчитать две бочки солонины на зерно или кожи или необработанное железо на серебро. В этом Эскиль был сыном своего отца.

Но, будучи уже почти взрослым, он был не способен метать копье или обращаться с мечом так, как подобает в его возрасте мужчине из рода, имеющего герб. Однако правдой было то, что и в этом Эскиль несколько походил на своего отца.