Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

Двигался то длинными, то пунктирными толчками, выпадал и еще больше распалялся. С трудом дождался ее судорог и застонал, словно от нестерпимой боли.

В этот момент на расстоянии более полутора тысяч километров на окраине холмистой Австрии штубендист Мишка-татарин, двухметровый детина, бывший красноармеец мотострелкового полка, ворвался к новеньким и с особым удовольствием избил Василия. Тот прикрывал голову руками и тосковал по своей Гале.

За ужином ели капустняк, подставляя под ложки ломти хлеба. Свекор, не поднимая глаз от миски, о чем-то напряженно размышлял. Свекровь мысленно заканчивала омовение усопшего. Разрумянившаяся невестка ела с аппетитом и улыбалась, ощущая, как до сих пор пульсирует ее ненасытное лоно. Свеча плотоядно облизывалась. Постанывали угли. Моросил снежный дождь. Тени ложились на побеленные стены и отплясывали в вышитых рушниках похотливый многогрешный хоровод.

С тех пор подобное стало происходить регулярно. Галя, не шевелясь, лежала на лавке и напряженно ждала условленного знака в виде царапанья ветки или тюканья совы сплюшки. Бесшумно поднималась, набрасывала свиту и выходила на улицу. Пряталась с возлюбленным в хлеву, в конюшне, на чердаке. Всякий раз честно ждала погружения в сон домочадцев. Свекровь спать не могла и только притворялась спящей, умирая каждую ночь и воскресая каждое утро. Рыдала на печи, уткнувшись лицом в подушку. Она ничего не могла поделать и боялась выплеснуть свой грех на люди. Конечно же, свой… Ведь это происходило в ее доме, на ее тканых простынях.

В Маутхаузен пришло первое утро. Солнце беспомощно барахталось в углу небосвода и пыталось раскрасить в оранжевый кварталы СС и лагерную тюрьму. Заключенные толпились на плацу в ожидании переклички. Живые кричали: «Есть». Мертвые дружно молчали. Проснувшиеся завидовали навсегда уснувшим. Ходящие по земле – обретшим покой под землей.

Первые несколько дней прибывшие находились на карантине. Над ними особо не измывались, не приглашали в душегубку, не устраивали ледяной душ и не заставляли ползать вокруг барака по-пластунски. С самого утра бедняги получили по кружке отвратительного кофе и по колечку фиолетовой колбасы и с ужасом наблюдали, как костлявых, с усохшими грудными клетками и тонкими лебедиными шеями мужчин гонят на работы. Их безостановочно дубасили палками, кирками, черенками лопат. В этот момент Василий опять услышал голос, будоражащий мозг. Оглянулся. Никого. Решил, что окончательно спятил:

– Старайся жевать долго. Корку хлеба всегда оставляй на утро, так как утром самый злой голод. Когда идешь на работу, пытайся занять место посередине. Там теплее и не достанут удары. Каждую свободную минуту что-то делай. Копай, перекладывай с места на место камни, суетись. Остановившийся отдохнуть пленник – объект для очередных издевательств и претендент на тот свет.

Голос, звучащий то в правом, то в левом ухе, поставил точку, свернулся в клубок и прыгнул с обрыва в длинную дунайскую воду, уступающую по протяженности лишь Волге.

На следующий день пленных заставили маршировать. От деревянных колодок тотчас надулись кровавые волдыри и заскрежетали колени. Со временем офицер заскучал и сочинил другую, не менее странную экзекуцию. По его команде следовало сесть на снег и не шевелиться минут пять-шесть. Моргнувшие, чихнувшие или чуть глубже вздохнувшие лишались обеда. Под конец все тот же «шутник» потребовал подбрасывать и ловить шапки, ползать на четвереньках, принимать упор лежа. Затем его фантазия исчерпалась, и наступил полдень.

Василий сел на плац и осмотрелся. Отметил метры колючей проволоки, несколько пулеметных вышек, сплошной нескончаемый бетон. Предвесеннее небо, кажущееся неестественно синим и неуместно праздничным. Первый барак, помещение для капо, бордель и столовую. Чуть дальше – еврейский барак. Шестой и одиннадцатый. Прачечную. За прачечной – кухню. За кухней – тюрьму в тюрьме или, другими словами, бункер, в котором одна из комнат под завязку забита детскими горшками. За ним – лазарет. Неподалеку зевал охранник и буднично ел конфету. Небрежно шуршал золотым фантиком и невнимательно перекладывал с одной щеки за другую прозрачную карамельку. Парень внутренне возмутился. Конфету нужно смаковать медленно, с закрытыми глазами, поминутно доставая изо рта, чтобы она раньше времени не закончилась.

Через неделю карантина их перевели в барак с трехэтажными нарами размером два на два метра. Без матрасов, тюфяков, подушек. На голых досках размещались по девять человек и делили между собой два жалких одеяла. Пленные ложились на бок и, как ни странно, засыпали. Даже вздрагивающие в мирное время от комариного писка и монолога второго петуха смотрели десятый сон, невзирая на голод, страх и мощный храп товарищей.

Слева от лагеря вилась тропинка в гранитный карьер, в котором добывали камень для строительства нового Линца – города юности фюрера. Гитлер после блестящей победы в войне рассчитывал провести в нем вторую часть жизни и для этого жаждал обновлений в виде отеля-небоскреба, стадиона и множества административных и жилых зданий. Планировал затмить по красоте саму Вену, Будапешт и Прагу, но для строительства требовались тонны гранита и тысячи бесплатных спин.

Гранит следовало поднимать вручную по нецементированной, непригодной для ходьбы лестнице длиной в сто восемьдесят шесть неровных, часто покрытых коркой льда ступеней, и пленные, весившие сорок килограммов, тащили на себе пятидесятикилограммовые камни и делали в день по десять ходок без секундного отдыха. Они послушно шли, теряли сознание и роняли свой груз, вызывая ужасающую цепную реакцию. Если в какую-то из ходок никто не лишался чувств и группа справлялась с поставленным перед ней заданием, солдаты СС забавлялись тем, что собственноручно сталкивали пленных. Те, падая вниз, лихо закручивали спираль из камней, спин, локтей, затылков, рваных ран и открытых переломов. Иногда подобное принуждали совершать несчастных. Под дулом пистолета требовали толкнуть со «стены парашютистов» своего же товарища, и перед каждым возникал выбор – быть застреленным или лишить жизни практически брата.

Люди, напоминающие муравьев, захлебывались от голодной слюны и страдали от всяческих галлюцинаций. Перед глазами мельтешили звездочки, мушки, черные и белые пятна. Родные лица, узловые станции, ведра с колодезной водой, кукурузные поля, читальные залы библиотек, витрины с модными габардиновыми пальто и цитаты из фильма «Подкидыш». В особенности «Муля, не нервируй меня». Однажды с Василием шел поляк, до войны работающий поваром в фешенебельном ресторане и знающий о еде и о бесхлебице все. Василий шепотом поинтересовался, почему от не моющихся месяцами так приятно пахнет. Тот ответил не задумываясь:

– Все дело в голоде. Как только человек надолго перестает принимать пищу, его тело начинает переваривать само себя. Сначала усваивает углеводы, потом принимается за жиры и в итоге доходит до белков. Это, черт возьми, формирует тонкий приятный запах, напоминающий смесь фруктов и алкоголя. Так происходит в результате расщепления жиров на молекулы-кетоны, содержащиеся, к примеру, в малине, и когда человек в буквальном смысле умирает от