Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

очень тяжело переношу. Постарайтесь, пожалуйста, больше не беспокоить меня и не возобновлять со мной этот разговор.

И, не попрощавшись с психиатром, я гордо удалилась, чувствуя себя почти уже победительницей.

2.7.62

Завтра — суд. В своем успехе я не сомневаюсь. Весь последний месяц Всеволод держал меня в курсе событий. И из его слов я делаю вывод, что мой план удался на сто процентов. У. признали вменяемым. Собралась какая-то врачебная комиссия. Перед заседанием, где проходило освидетельствование душевного здоровья У., Всеволод как бы невзначай столкнулся в коридоре с одним из приглашенных врачей и обмолвился ему, что Филипп Филиппович сейчас работает над чрезвычайно интересной научной работой по шизофрении и случай У. обязательно станет ее украшением. (Разумеется, мой следователь действовал по моей же подсказке.)

Само собой, этот факт всплыл на заседании комиссии — и доводы Филиппа уже никто не воспринимал всерьез. К тому же профессиональная конкуренция во всех этих медицинских кругах сильна как нигде, насколько я слышала. Несомненно, сказалось и то, что У. — никакой не сумасшедший. А когда здоровый человек называет себя чужим именем (в чем, конечно, никто в комиссии, включая Филиппа, не сомневался), то вывод можно сделать один: человек притворяется, симулирует, дурачит, дразнит, издевается… И если на нем при этом «висит убийство» (выражение Всеволода), то пощады такому типу ждать не приходится. Поэтому, как утверждает тот же Всеволод, приговор, который вынесут У., может быть только один: расстрел.

Не скажу, что это приближающееся событие оставляет меня равнодушной. Но и не могу сказать, что испытываю по этому поводу исключительно злорадство и удовлетворение. Нет, при всей моей ненависти к У. мне его даже жаль. Но раз я ввязалась в противостояние с У., приходится идти до конца. Вопрос уже давно стоит так: или он, или я. А жертвовать собой ради У. я, конечно же, не собираюсь. К тому же Нестор уже принес себя в жертву. А двух жертв такой подлец, как У., точно не заслуживает.

Итак, У. умрет, а я останусь жива. И жалеть ни о чем не буду. Только о все том же злополучном времени, когда между У. и Нестором я выбрала первого. Но об этом я жалею уже много лет — и не перестану жалеть никогда. Это — главное и единственное горе моей жизни.

По поводу самоубийства Нестора я не сокрушаюсь. У него действительно не было другого выхода. Иначе бы он не убедил меня в необходимости лишить себя жизни.

«Если я останусь жив, — сказал мне Нестор незадолго до смерти, — мы с тобой очень скоро возненавидим друг друга. И, поверь мне, я буду вызывать у тебя еще большее презрение, чем сейчас вызывает У. Так что давай расстанемся теперь — именно тогда, когда в наших отношениях все прекрасно и мы любим друг друга».

Я согласилась даже и с этим доводом. Хотя, если бы кто-то рассказал мне подобную историю, я бы никогда в нее не поверила: прийти к таким экстраординарным выводам, полностью согласиться с ними, дойти до конца в их объективно чудовищном осуществлении… Но чтобы меня понять, нужно пережить то, что пережила я. По-другому невозможно.

Сегодня мне приснился Нестор. Он сказал:

— Знаю, ты счастлива.

Я попыталась возразить:

— Как я могу быть счастлива без тебя?

Он покачал головой:

— Нет, Алла. Ты могла быть счастлива только так. Только пережив и сделав все, что ты сделала и пережила. Поэтому все, что произошло, было не напрасно. Даже твой гражданский брак. Зато наша с тобой история — самое невероятное, что когда-либо выпадало на долю влюбленных. Куда там Ромео и Джульетте…

Во сне я с ним сразу согласилась. Соглашаюсь и сейчас — наяву. И буду согласна всегда.

V

Журналист Ветров зашел к коллеге Пасекину — и в изнеможении плюхнулся на свободный стул.

— Фу-у, — выдохнул Ветров. — Ну и дела…

— Что такое? — отозвался Пасекин, отвлекаясь от компьютера.

— Да я сейчас у этой был, у Лавандовой…

— Кто такая? — пожал плечами Пасекин.

— Родственница актрисы Аллы Лавандовой. Помнишь, я про нее писал?

— А-а, — протянул Пасекин. — Это которая своего мужа засадила? То есть фактически умертвила руками закона?

— Вот-вот, — нервно усмехнулся Ветров. — Только теперь выясняется, что она вовсе не с мужем расправилась. То есть не с режиссером Уткиным!

— А с кем же? — удивился Пасекин.

— Ты ведь читал мою книжку на эту тему? — спросил Ветров.

— Читал, но детали сейчас уже не вспомню.

Ветров поморщился:

— Короче, в шестидесятых годах была такая известная пара — режиссер Уткин и артистка Лавандова. А потом этого режиссера убил его бывший однокашник, который сам никаким режиссером не сумел стать. Носовым его звали.

— Да-да, теперь припоминаю, — вежливо сказал Пасекин.

— Ну, я, как ты знаешь, много писал об этой истории — в этой нашей ретрокриминальной рубрике. И потом вышел на единственную оставшуюся родственницу Лавандовой — двоюродную сестру ее… И она мне передала дневник своей знаменитой покойной кузины. На основе дневника я и состряпал книжку.

— Да-а, сенсационная была книженция, — промолвил Пасекин.

— Только теперь выходит, что никакой сенсации не было! — Ветров с досадой хлопнул себя по колену.

— То есть почему же? — не понял Пасекин.

— Из того самого лавандовского дневника, попавшего тогда в мои руки, — стал пояснять Ветров, — следовало, что никакого Уткина на самом деле не убивали. Просто обезумевший завистник Носов покончил с собой на даче Уткина, а Лавандова — любовница Носова — сдала гражданского мужа властям! И объявила его Носовым, якобы убившим Уткина!

— Помню, помню, — снова закивал Пасекин. — Меня еще поразило, как ей это сошло с рук! Я этого никак не мог понять… Чтобы выдать одного человека за другого — и чтобы ей все поверили, а он не смог бы ничего доказать. Как-то это уж слишком… Неправдоподобно как-то…

— То-то и оно, что неправдоподобно, — вздохнул Ветров. — Потому что этого вообще не было. То есть все было не так, а куда банальнее. Суд был, правда. Он осудил Носова за убийство Уткина. И Носов действительно убил Уткина! А вся моя тогдашняя сенсация шита белыми нитками. То есть это попросту была утка, слепленная из непроверенной информации и пущенная летать по миру. Какой теперь позор на мою голову!

— Да ты погоди, — попытался утешить собеседника Пасекин. — С чего ты так решил-то? Что ты выяснил?

— Сейчас расскажу, — мрачно произнес Ветров. — Лавандова… ну эта старушка, родственница… она вчера позвонила мне и предложила купить у нее архив своей сестрицы. Деньги ей, видно, понадобились, этой старушке. Ну, мне-то