Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

– Верно. Так и выходит.

– Хм-м-м…

Дженьюэри ненадолго умолк, задумался, дымя сигаретой.

– Да, так все и говорят. Но поглядите, что получается, – продолжал он, отрывисто, невесело рассмеявшись и махнув рукой в сторону зарешеченного окна. – Я – как тот парень из одной книжки… он думал, будто все, что в книгах написано, правда, и после того, как прочел кучу вестернов, решил ограбить поезд. И, ясное дело, в тюрьму угодил. В книгах полно вранья.

– Ну, не во всех, – возразил священник. – Кроме того, вы ведь не поезд грабили.

Это его замечание развеселило обоих.

– Вы эту книжку читали?

– Нет.

– Очень странная книжка… там две истории чередуются, сменяют одна другую, глава за главой, глава за главой, но между собой при том вовсе никак не связаны! В чем соль, до меня так и не дошло.

– Может, писатель пытался сказать, что все в мире взаимосвязано…

– Может, и так. Но способ он выбрал уж больно чудной.

– А мне нравится.

Так они и коротали время за разговорами.

Так этот священник и оказался тем, кто сообщил Дженьюэри, что в просьбе о президентском помиловании ему отказано.

– Похоже, президент одобряет приговор трибунала, – смущенно добавил Гетти.

– Ублюдок, – устало сказал Дженьюэри, опустившись на койку.

Время шло. Очередной жаркий, знойный день неумолимо клонился к вечеру.

– Ну что ж, – заговорил священник, – позвольте теперь сообщить кое-какие хорошие новости. Правда, мне велено было молчать, но, с учетом вашего положения, это, по-моему, ничего не испортит. Второй вылет… о втором ударе вам ведь известно?

– Известно.

– Так вот, они промахнулись тоже.

– Что?! – вскричал Дженьюэри, вскочив на ноги. – Серьезно?!

– Вполне. Они шли на Кокуру, но обнаружили над нею плотный облачный слой. Над Нагасаки и Хиросимой творилось в точности то же самое, поэтому они вернулись к Кокуре и сбросили бомбу, наводясь по радару, но, очевидно… очевидно, на этот раз оборудование действительно засбоило и бомба попала в какой-то безлюдный островок.

От радости Дженьюэри запрыгал на месте, невольно разинув рот.

– Значит, м-мы так и н-не…

– Именно. Мы так и не сбросили атомной бомбы ни на один из японских городов, – с улыбкой подтвердил Гетти. – И вот еще… от начальства я слышал, что японскому правительству отправлено сообщение, будто эти два взрыва – предупреждение, демонстрация, и если японцы не капитулируют до первого сентября, мы нанесем бомбовые удары по Киото и Токио, а далее – куда потребуется по обстановке. По слухам, сам император посетил Хиросиму и, оценив нанесенный взрывом урон, приказал военному кабинету министров сдаваться. Так что…

– Так что все получилось, – не прекращая скакать как безумный, закончил за него Дженьюэри. – Получилось! Получилось!

– Да.

– Как я и говорил!

Скача перед священником, Дженьюэри захохотал. Заразившийся его радостью, Гетти тоже запрыгал, хоть и не так буйно, и вида скачущего, будто мячик, пастора Дженьюэри вынести не сумел. Рухнув на койку, он хохотал, хохотал, пока слезы из глаз не потекли.

– Однако, – отрезвев, посерьезнев, заговорил он, – однако Трумэн все равно намерен меня расстрелять?

– Да, – уныло подтвердил священник. – По-моему, тут вы правы.

На этот раз в смехе Дженьюэри явственно слышалась горечь.

– Верно, ублюдок он еще тот, и горд этим фактом, отчего положение становится еще хуже, – сказал он, покачав головой. – Был бы жив Рузвельт…

– Все обернулось бы по-иному, – закончил за него Гетти, присаживаясь рядом. – Да. Может, и так. Но Рузвельта больше нет. Сигарету?

Дженьюэри хмуро взглянул на невзрачную белую пачку времен военного лихолетья, протянутую ему гостем.

– Ох, извините, – спохватился Гетти.

– А, ничего. Какая, в конце концов, разница.

Вынув из пачки «Лаки Страйк» сигарету, Дженьюэри закурил.

– Новости замечательные, – подытожил он, затянувшись и выпустив дым. – На помилование от Трумэна я все равно не рассчитывал, а в остальном ваши новости просто прекрасны. Ха! Промахнулись… Вы себе не представляете, насколько мне теперь легче.

– По-моему, вполне представляю.

Дженьюэри вновь затянулся табачным дымом.

– Выходит, я-таки добрый американец. Вправду добрый, порядочный американец, что бы там Трумэн ни говорил!

– Да, – закашлявшись, откликнулся Гетти. – Куда порядочнее того же Трумэна.

– Вы бы поосторожнее в выражениях, отче.

Однако взгляд, брошенный на него из-за стекол очков, заставил Дженьюэри призадуматься. С той самой минуты, как он сбросил бомбу на лес, все устремленные в его сторону взгляды были полны презрения. Во время судебных слушаний Дженьюэри сталкивался с презрением так часто, что выучился не замечать чужих взглядов. Придется теперь снова учиться их чувствовать. Священник смотрел на него, будто он… будто он невесть какой герой! Конечно, героем Дженьюэри себя не считал, но видеть подобный взгляд…

Обреченный на казнь, он не узнает, чем обернется его поступок в будущем. Заглядывать вперед, прикидывать, что будет дальше, Дженьюэри даже не пробовал. Какой теперь в этом смысл? Всем его планам конец. Да и представить себе ход событий в послевоенные годы он бы в любом случае не сумел. То, что мир, разбившийся на враждебные лагеря, вскоре окажется на грани ядерной войны, он, может, и предсказал бы, но нипочем не смог бы догадаться, как много людей пополнит собою ряды Общества имени Дженьюэри. Никогда не узнает он ни о влиянии Общества на Дьюи во время Корейского кризиса, ни об успешной кампании Общества за соглашение о запрете ядерных испытаний, ни о том, что, отчасти благодаря Обществу и его союзникам, мировые державы согласятся между собой постепенно, год за годом, сокращать количество ядерных бомб в арсеналах, пока на весь мир таковых не останется вовсе.

Разумеется, ни о чем подобном Фрэнку Дженьюэри узнать было не суждено, однако в эту минуту, сидя на койке, глядя в глаза юного Патрика Гетти, он кое о чем догадался – пускай всего на миг, но почувствовал, как история меняет курс. Почувствовал… а почувствовав, успокоился. На каждого, кому довелось видеться с ним в последнюю неделю жизни, он произвел одно и то же впечатление – впечатление человека спокойного, тихого, возмущавшегося Трумэном и остальными, но в отрешенной, сухой, бесстрастной манере. Пользовавшийся немалым влиянием в Обществе Дженьюэри до конца своих дней, Патрик Гетти вспоминал, что, узнав о промахе по Кокуре, Дженьюэри сделался необычайно разговорчив, но с течением времени становился все молчаливее и молчаливее, а к последнему дню совершенно замкнулся в себе. Поутру, разбудив его на рассвете, чтобы препроводить в наспех сооруженный сарайчик для казни, караульный «эм-пи» пожал ему руку. Юный священник оставался при нем до последней минуты. Пока приговоренный докуривал последнюю сигарету, исполнители готовились накрыть его лицо капюшоном, однако взгляд Дженьюэри оставался спокоен.

– Один из карабинов холостыми заряжен, ведь так? – спросил он.

– Да, – подтвердил Гетти.

– Чтобы каждый в расстрельной команде мог вообразить, будто не стрелял в меня?

– Да, верно.

По губам Дженьюэри скользнула слегка напряженная, невеселая улыбка (таким Гетти и запомнил его на пороге смерти). Бросив окурок под ноги, он затоптал сигарету и ткнул священника пальцем в плечо.

– Но я-то точно знаю: мой выстрел был холостым.

Улыбка на лице его снова, теперь уже навсегда, сменилась прежней непроницаемой маской, да такой, что и капюшон ни к чему, и Дженьюэри твердым шагом прошел к стенке. Можно сказать, упокоился он с миром.

Чувствительность к начальным условиям

Перевод Д. Старкова

«Модель охватывающих законов», дедуктивно-номологическая модель объяснения исторических событий гласит: событие объяснимо, если может быть логически выведено из совокупности начальных условий и общих, основных законов истории. Совокупности эти являются «экспланансами», а событие – «экспланандумом». Примененные к начальным условиям, законы общего характера демонстрируют неизбежность экспланандума; таким образом, в данной модели объяснение имеет ту же структуру, что и предсказание.