Кочевые повести - Илья Одегов

сразу наутек, а нехотя стали пятиться, скаля белые зубы, пока не дошли до кустов, и только тогда развернулись, чтобы бежать. Осмелевшая Лелька бросилась за ними, и тогда волчица, обернувшись на секунду, сделала какое-то мимолетное движение, и Лелька завизжала, захрипела и опрокинулась на спину. Подбежав, Марат увидел, что из левой стороны шеи у Лельки выдран целый кусок. Кровь текла из Лельки быстро, но она была еще жива, пыталась судорожно вдохнуть и глядела на Марата так, словно страшно провинилась и теперь умоляла о прощении. Марат лег рядом и заплакал. И плакал до тех пор, пока Лелька не перестала дышать.

* * *

Праздник начался рано. Уже около двух часов пополудни гости собрались в просторной комнате, уселись за дастархан, накрытый прямо на полу. Отец невесты Болатбек, сложив ладони лодочкой, прочел перед едой молитву, провел ладонями по лицу, и все повторили вслед за ним. Обстановка сразу стала расслабленной, гости полезли накладывать бешбармак, наливать водочку, выпивать и закусывать. Голоса очень скоро зазвучали громче, веселее. А когда людям весело, то и вспоминается хорошее. Вот и стали вспоминать добрые, урожайные года.

– А какие бараны у меня были! – кричал крепкий старик, имени которого никто и не помнил. – Один баран был – семьсот килограмм! Как ишак! Аж курдюк лопался! А коровы, а быки! Бык у меня был на тысячу двести кило! Когда он стоял – у него на спине легко решетка с яйцами лежала. Главное было – не дать ему двигаться. Покормить и спать уложить, покормить и спать уложить – и так пять лет. Да-а, времена-а-а…

Не прошло и часа, как все, уже порядком набравшиеся, высыпали во двор, вытащили за собой магнитофон, включили в полную силу звук и устроили беспорядочные танцы. Магнитофон был старенький, потрескивал и то затихал, то взрывался воплями, но, как бы он ни старался, общий топот ног становился только еще громче. Пыль поднималась все выше, пока не укрыла танцующих с головой, да так, что с пяти метров было и не разглядеть никого. Но и музыка скоро кончилась, и все усталые, но довольные вернулись в дом, внутрь, выпили на посошок и разбежались по делам, будто и не было ничего: женщины – забирать с пастбищ коров и вести их на вечернюю дойку или к себе во двор, ужин готовить, мужчины – бахчу удобрять, крышу латать, а кто-то спешил дарет[40] сделать, да на аср[41] успеть. Молодые тоже упорхнули, и только Болатбек никуда не пошел, а уснул прямо на своем месте, и во сне продолжая отмечать свадьбу любимой дочери, изредка вскидывая голову и счастливо бормоча невнятные тосты.

* * *

– Ты думаешь, это так просто? – говорил Рустам, меряя шагами комнату. – Не могу же я взять и вертолет туда направить. Кто мне вертолет даст?

– Это твой брат, – спокойно повторяла Рафиза.

– Все, что я могу сделать, это поехать с тобой сам, – сказал, наконец, Рустам. – Но я ведь и гор не знаю. Если, как ты говоришь, чабаны Марата не смогли найти, то чем я помогу? У меня и тут дел по горло.

– Рустамчик, какие у тебя дела? Я, пока сюда ехала, навидалась твоих ребят. Уж не знаю, чем они заняты, но пузо у них больше, чем у меня было, когда я Азамата носила. Боялась, что и тебя таким же встречу. Но, слава Аллаху, ты хоть на мужчину похож.

Рустам усмехнулся.

– Рафиза, с тобой трудно спорить. Но мне действительно нельзя надолго отлучаться. Буквально на днях в город может кое-кто приехать.

– Да знаю я этого кое-кого, – махнула рукой Рафиза, – и что с того? Что он, лучше или важнее Марата? Марат в жизни своей не украл ни копейки, слово свое всегда держал, крыша в доме у нас за тридцать лет ни разу не текла, потому что работу свою Марат на совесть делал. И детей воспитал так же. Это я – дура, я порой скажу или сделаю безрассудно, не думая, а потом жалею. Изменяла ему, а он мне никогда. И слова бранного от Марата ни разу не услышала. Вот он какой, Марат. А что твой «кое-кто»? Может ли он тем же похвастаться?

– Ты с этим осторожнее, – серьезно сказал Рустам, – у нас ведь такой порядок: о короле, как о покойнике – либо хорошо, либо никак.

– И ты трус, – с горечью заметила Рафиза, – все вы трусы. Поеду я домой.

* * *

Земля в горах была плотная, каменистая, местами густо покрытая мхом, поэтому Марат просто набрал острых камней и сложил из них пирамиду над телом Лельки, а сверху замаскировал ее хвойными ветками. Прочитав молитву, Марат уже было собрался идти, как вдруг спохватился, что волки могут вернуться за добычей, а заодно и осквернить Лелькин курган.

– Зато ярочку теперь можно больше не искать, – бормотал Марат, разглядывая растрепанные останки овцы. Из живота вывалились кишки, а вся грудь и внутренняя поверхность бедер были уже съедены. Чтобы отвести волков от Лелькиной могилы, Марат взял труп овцы за копыто и поволок прочь. Овца была упитанная, тяжелая, а рука у Марата все еще болела. Оттащив овцу метров на сто, он совсем устал. Между тем стремительно начали надвигаться сумерки, с вершин гор потянуло холодом, заморосил мелкий дождь. Марат вдруг затосковал по Рафизе. Ему захотелось забраться к ней под одеяло, обнять, прижаться к ее теплому боку, вот только ноги у нее оказывались всегда холодные, но это было как раз и удобно, потому что ноги Марата ночью наоборот начинали гореть, как две печки. А еще ему захотелось хорошего свежего бешбармака – такого, чтобы тесто было тонким, но плотным, а картошка сочной и рассыпчатой, и главное, чтобы кругляшки казы лежали сверху, как монеты, приправленные мелко нарезанными помидорами и жирной наваристой сорпой.

– Рафиза, – крикнул он, – я живой!

* * *

Было еще совсем темно, когда автобус визгливо притормозил возле бетонной остановки и тускло освещенного магазинчика рядом. Пассажиры медленно и устало просыпались, с шумом доставали свои вещи с верхних полок. Рафиза сидела впереди, поэтому вышла одной из первых, потянулась до хруста, зевнула, прикрывшись ладонью, и пошла в сторону своего дома. Поселок еще спал. Лениво тявкали собаки из-за заборов, у тусклых фонарей вилась мошкара, где-то в отдалении коротко и тонко укала сплюшка, воздух был прохладный и казался особенно чистым и вкусным после густого и тяжелого городского смога. Рафиза подошла к дому, открыла калитку и тут же почувствовала, как что-то теплое коснулось ее ног. Она нагнулась и в темноте увидела только блестящие огоньки в кошачьих глазах.

– Чернуха? – недоверчиво позвала Рафиза.

Кошка жалобно мяукнула в ответ.

– Чернуха! – воскликнула Рафиза, схватила кошку за шкирку и взбежала на крыльцо, чтобы включить свет. Шерсть кошки свалялась, один глаз с трудом открывался, но это, несомненно, была Чернуха.

«Не может быть», – шептала Рафиза, занеся кошку в дом и торопливо наливая ей в мисочку молока.

– Вот не зря говорят, что кошки живучие. Я ж своими глазами видела, как ты в траве лежала, чуть ли не вороны тебе глаза уже клевали. Чернушка моя, ты прости меня, – приговаривала она, присев на корточки и оглаживая Чернушкину шерсть, разминая и распутывая колтуны. – Ну уж если ты с того света вернулась, то и Марат придет. Еще как придет. И овцу приведет, будь она проклята!

Но Чернуха слов Рафизы не понимала, а если и понимала, то не подавала виду. Она только урчала всем телом и все вылизывала, вылизывала стенки своей мисочки, словно собиралась съесть даже впитавшийся в них запах молока. И небо за окном уже становилось светло-розовым, и все отчетливее на его фоне проступали причудливо изогнутые, разлапистые силуэты деревьев.

Notes

1

Вперед!!! – Здесь и далее перевод с казахского.

2

Просыпайся!

3

…хватит, достаточно.

4

Национальные казахские деликатесы. – Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.

5

…перестань!