Кочевые повести - Илья Одегов

отошла в сторону и наблюдала, как Марат медленно, обдирая пальцы о жесткую плотную землю, отрывает камень. Наконец, камень начал шататься. Марат раскачал его и выдернул из земли, как свеклу. Камень был удачным – широким, с плоским основанием, с покатыми краями. Марат подоткнул камень под ветку и постарался коленом вбить его поглубже. Выдохнув из себя весь воздух, чтобы стать тяжелее, Марат изогнулся, перекинул ноги через ветку и всем телом оперся на ее приподнятый конец, помогая себе при этом свободной рукой. Упавшее дерево вздрогнуло и чуть шелохнулось, но этого оказалось достаточно, чтобы чуть-чуть, на сантиметр высвободить застрявшую руку. Марат снова и снова силился приподнять сосну, пока, наконец, не выдернул из-под нее руку полностью. Рукав был разодран в клочья, предплечье сильно исцарапано, но Марат попробовал согнуть руку, пошевелить пальцами, и это у него получилось.

– Слава Аллаху, у нас в роду всегда были крепкие кости! – воскликнул он, лежа на спине и протягивая руки к небу.

* * *

В городе Рафиза не была давным-давно. Больше всего ей хотелось навестить деток – Анелечку и Азамата, они снимали квартиру где-то недалеко от университета, но Рафиза не хотела волновать их, не хотела рассказывать о том, что отец пропал, а еще что-то подсказывало ей, что у них уже своя жизнь, и врываться в нее вот так, не предупредив, просто нельзя. Вдруг у них гости, вдруг дома беспорядок, вдруг есть другие дела на вечер? Нет, нельзя так. Пусть сами в аул приезжают, и тут уж Рафиза постарается: и плов сделает, и бешбармак, и манты. Да и хоть свежим воздухом подышат, а то здесь дышать совершенно невозможно. Не воздух, а дым. Да и чего удивляться, вон стоят автобусы на остановке, а из выхлопных труб – черные облака. А глаза поднимешь – так вокруг трубы полосатые возвышаются, торчат ртами открытыми в небо, и дым из этих ртов валит густой и плотный, такой, что сквозь него солнца не видно. Обернула Рафиза платком лицо, чтобы дышать было легче, и пошла на остановку.

Ехать было далеко, но автобус несся как угорелый. Водитель выезжал на встречную, с трудом входил в повороты, сигналил и матерился в окно на прохожих, других водителей и чиновников, не ремонтирующих дороги. А дороги действительно были ужасные. Казалось, что по асфальту проехались танки. Не то чтобы на дороге были ямы или выпуклости, нет, она вся состояла из продольных и поперечных ям и выпуклостей, разбавленных открытыми люками, свежими пузатыми заплатками, узкими рвами и упавшими ветками.

«Странно, – думала Рафиза, глядя в окно, – это же город, здесь ведь столько людей, столько денег. Что ж они дороги не могут починить? У нас-то в поселке дороги гораздо лучше, а здесь… Странно это. И деревья раньше здесь были, я ведь помню, а сейчас вместо них повсюду эти гигантские дома – торгово-развлекательные центры, и только один закончится, как другой появляется. Это что же, все теперь в городе только торгуют и развлекаются? Вот раньше было понятно – едешь по городу и видишь: возле школ детишки бегают, из библиотек студенты группами выходят, из музеев – иностранцы, вечером нарядные семьи с детьми в театры идут, а утром бабушки в поликлиники – и сразу ясно, что жизнь здесь есть. А сейчас где дети? Еду уже полчаса на автобусе, а вижу только хмурых взрослых людей и центры эти стеклянно-каменные. Плохо, значит, развлекают в этих центрах, раз лица у людей несчастные. А мне что для счастья-то нужно? Вот я вспомню, как Азаматик ходить начал, неуклюже так, в ногах своих же путался, но довольный был, аж светился, – и я, как вспомню, так и сама улыбаться начинаю. Вот и сейчас улыбаюсь. Или как Анельке, когда ей еще и двух не было, косу заплела, бант нацепила, к зеркалу поднесла, а она на себя уставилась и замерла в восхищении, девочка девочкой. А улыбаться начала, так у нее зубы все вперемежку, щеки все в ямочках… И не нужно мне никаких развлекательных центров, и так хорошо мне…»

Стоящий на перекрестке регулировщик выскочил навстречу потоку машин и властно остановил движение поднятым жезлом.

– Опять кого-то пропускают, – сказал сидящий рядом с Рафизой седой мужчина в старом пиджачке. – Вы ведь не местная?

– Да, – просто сказала Рафиза.

Стоящие в пробке машины загудели, засигналили, но скоро перестали, осознав тщетность усилий. В автобусе было ужасно душно, и водитель открыл двери, чтобы впустить воздух.

Наконец, взвывая сиренами, мимо пронеслись две длинные черные, переливающиеся разноцветными огоньками машины. Регулировщик пронзительно засвистел, и поток машин медленно тронулся.

– В древние времена императоры выезжали к народу на огненных колесницах, чтобы усилить эффект появления, – сказал сосед Рафизы. – Но тогда народ был темный, жаждущий света, да и не привыкший к спецэффектам. Думаю, что люди, видя такую огненную колесницу, переполнялись благоговейным ужасом и падали ниц. А что сейчас? Мы ведь и не знаем, кто был в этой машине. Да и разве это огненная колесница? Больше похоже на движущуюся китайскую новогоднюю елку, увешанную дюралайтовыми гирляндами. И при этом я думаю, что те, в машине, все же удивляются, почему прохожие не опускаются на колени.

– А мне кажется, что им оттуда и не видно ничего, – сказала Рафиза, – вон какие стекла были черные. Даже жаль их, сидят там в темноте, как в гробу.

– Ох, – вздохнул сосед, – сейчас технологии удивительные. Возможно, что у них в стекла вмонтированы экраны, на которых мир прекрасен. А все это, – он кивнул в сторону окна, – видеть они просто не хотят.

– Мне нужно выходить на Гагарина, – сказала Рафиза, – это еще далеко?

– Готовьтесь, – многозначительно ответил сосед.

Нужный дом Рафиза нашла без труда. Он выходил торцом на дорогу, а под табличкой с белым номером на голубом фоне чернела большая кривая надпись «Гагарина 21». Дверь открыл высокий хмурый мужчина в черном махровом халате.

– Привет, Рустам, – сказала Рафиза.

* * *

Первым делом Марат спустился к реке, довольная Лелька бежала рядом с ним. У реки он с наслаждением напился, оторвал от рубашки испорченный рукав и как следует промыл израненную руку. Вода смыла подсохшую уже кровь, и из глубоких беспорядочных царапин стала сочиться новая. Марат нарвал листьев подорожника, разжевал их, размазал получившуюся кашицу по руке и обвязал руку рубашкой. Солнце уже садилось, а Марат заторопился в путь, понимая, что лучше спуститься с гор засветло. Горные тропки Марат знал хорошо, поэтому решил по дороге сделать небольшой крюк и заглянуть в ущелье, известное своим сложным склоном. Это была своего рода ловушка. Случалось, что овцы поскальзывались на оползне и потом не могли подняться обратно. Марат понимал, что ему в любом случае попадет от Рафизы за то, что не вернулся вчера домой, поэтому надеялся хотя бы вернуться с пропавшей яркой. Шанс найти ее в ущелье был хоть и невелик, но кто знает? Вниз шлось легко, ледяная горная вода придала Марату сил, и он рассчитывал на удачу. Путь лежал сначала по северному склону, между высоких тихих елей, а потом вывернул на западный, и здесь уже появились проплешины, худые березки и полянки. Лелька бежала впереди, но вдруг встала на повороте. Шерсть у нее на загривке поднялась, уши стали в два раза больше, все ее тело напружинилось. Марат подошел ближе и тоже остановился.

Волков было двое: волк – высокий, крепкий, с широким загривком – и волчица – поменьше, с короткими ушами и плоской вытянутой мордой. Они сосредоточенно рвали на куски окровавленную тушу овцы. И тут Лелька, ободренная присутствием хозяина, не удержавшись, хрипло, незнакомым голосом, залаяла. Услышав лай, волки вскинули головы и замерли. Лелька зарычала и медленно пошла к ним.

– Лелька, ко мне! – отчаянно зашипел Марат, но Лелька уже не слышала.

Волки не двигались с места. Лелька понимала, что противников двое и оба крупнее и моложе ее. Она ужасно боялась, но ответственность перед хозяином была еще сильнее. Лельку всю трясло, но она подходила все ближе и ближе, пока не подошла на расстояние прыжка. Волки глядели на нее не мигая. Марат понял, что медлить нельзя, и, закричав страшным голосом, замахал руками и побежал на волков. Волки вздрогнули, словно выйдя из оцепенения, но не бросились