Хороший сын - Роб ван Эссен

я пошел к ней после какого-то протокольного мероприятия, она жила как раз в этом общежитии, где-то посередине, может быть, даже на Е5.

Однажды я был в том общежитии с одной девушкой-стажером из ХДПД, она там жила. Она тоже на вас работала, это вы заставили ее это сделать? Она жила на Е5, это такая ирония?

Я на самом деле, отвечает Леннокс, лавируя среди транспорта, не понимаю, о чем ты говоришь.

Я говорю о холодном сером дне, ближе к вечеру, но Ленноксу об этом не рассказываю. В тот день я стоял за ней, и мы смотрели из окна на здание запасников за детской площадкой, небо было светло-фиолетовым, с черными мокрыми обрывками туч. Узкие, вертикальные окна корпуса архива действительно казались освещенными бойницами; даже если бы студентки и высматривали нас, они бы нас не увидели или почти ничего бы не разглядели; я положил руки ей на бедра, но она была слишком худенькая, только тогда я понял, какой крупной должна была быть Е5. Девушка была ниже ростом, не блондинка, а брюнетка, но волосы тоже короткие, на спине у нее, когда она разделась, стали видны веснушки. Пронзительное желание перед началом близости, оно почти что лучше, чем сам оргазм, а может, действительно лучше. Чужое дыхание, которое практически сразу становится привычным и на удивление теплым – о своем дыхании мы этого не знаем. Мир сжался; у нее были мелкие зубы, узкие руки, которыми она хотела загнать меня еще глубже в себя, еще дальше, мы были двумя маленькими фанатичными грызунами с мелкими зубами и маленькими руками, двумя потеющими грызунами, она с закрытыми глазами; чужая кровать тоже становится привычной и теплой, как и дыхание. О боже, это воспоминание гораздо сильнее, чем все, что рассказал мне Леннокс, словно одно с другим совсем не связано, словно это на самом деле произошло, а все остальное нет. Может, я познакомился с ней раньше, на много лет раньше, в кафе на Ван-Ваустрат, может, она уже была стажером, а я еще только учился, может, все было еще раньше и мы вместе учились на истории искусства. Со всем остальным это не связано никак. Мы больше никогда не встречались, бестолково все как-то… Отсюда и эта захлестывающая меланхолия, неразлучно связанная с такими воспоминаниями – обо всем, что могло бы быть, словно все эти воспоминания – это в конце концов несбывшиеся обещания, тизеры, трейлеры так и не снятых или, во всяком случае, не вышедших в твоей реальности фильмов. Твой мир аккуратно перемещался между всеми возможными параллельными реальностями, от тизера к тизеру, от превью к превью, от трейлера к трейлеру; скоро в нашем кинотеатре, всегда скоро, никогда не сейчас. И все, о чем рассказывал Леннокс, все, чем мы сейчас заняты, – это тоже мир параллельный, он никак не связан с остальными мирами.

Что-то случилось, какое-то скопление машин, многие просто стоят, другие их медленно объезжают, Леннокс пытается влиться в этот поток, уже почти темно, загораются огни: стоп-сигналы, аварийки, проблесковые маячки, все искажается и отражается дождем, адская какофония автомобильных гудков.

Тот мужик опять, что ли, руками машет? – перекрикивает шум Леннокс.

Какой мужик?

Тот в голубом костюме, которого мы только что видели в беспилотнике! По-моему, он стоял на обочине и размахивал руками, опять обеими. Но только сейчас у него в глазах паника.

Я оборачиваюсь, но ничего не вижу, кроме всех этих огней.

Да, я его точняк видел, говорит Леннокс. Небось опять приступ беспилотного суицидального наваждения. Он смеется. Ну, значит, ему хотя бы удалось выбраться, не пострадав.

Я опять оборачиваюсь, мы слишком далеко, из-за дождя ничего не видно.

Глава 6

Стоя у окна своего номера, я надуваю подушку для медитаций. Мне вдруг захотелось на ней посидеть, я очутился в новом мире, точнее говоря, мой старый мир оказался не таким, как я думал, с этой мыслью мне еще надо освоиться.

Окно этого номера тоже выходит на двор, где тоже, насколько я вижу, не курит робот со стойки регистрации. Уже стемнело, в домах по ту сторону двора в окнах кое-где горит свет, двигаются какие-то тени. Подушку не так легко надуть до конца, физическая форма у меня уже не та. (А когда была «та»? Да никогда.) Я останавливаюсь. Вот и первое упражнение: надуть подушку до конца. В голове слишком много мыслей, чтобы медитировать, но с курсов я помню, что важно не освободить голову – это такой дилетантский подход, – важно давать всем возникающим мыслям проплывать мимо, будто облакам. Мыслей предостаточно. После того что я услышал от Леннокса, их по крайней мере три. Первая – развитие и завершение той мысли, которая мне уже приходила в голову: зачем они так обстоятельно подошли к этому вопросу, сколько человеко-часов и денег стоило следить за мной все это время, почему они меня просто не грохнули? Вторая мысль такая: если они все эти годы шпионили за мной, какой же я, значит, важный человек; самый важный человек на земле! Ну, может, не совсем так, но, наверное, самый важный человек для Конторы. Хотя, конечно, неизвестно, за кем они еще так же тщательно следили и до сих пор следят. Но все равно, я достаточно важная персона, чтобы за мной шпионить. А третья мысль такая: если они все это время за мной следили, значит, я в определенном смысле все это время на них работал, значит, можно было бы мне и денег за это заплатить. В последней мысли отсутствует логика, и буддизма в ней тоже мало. После времени, проведенного в монастыре, я получал обещанные выплаты, но в какой-то момент их платить перестали, решили, наверное, что я и так справлюсь, со своими книжками и сериалом, но потом они же меня и уволили, а сейчас и последнюю книгу зарубили. У них кто-то свой в издательстве или они просто хакнули систему? Нужно будет спросить у Леннокса, по-моему, у меня есть право на ответы, я как-никак опять с ним работаю. И смотрите-ка, не такая уж нелогичная была моя последняя мысль, теперь, когда мы снова сотрудничаем, у меня есть по крайней мере право получать за это деньги.

Я снова подношу клапан подушки ко рту. За окнами домов по ту сторону двора не движется никто и ничего. Что бы люди подумали, если бы увидели меня сейчас? Мужчина лет шестидесяти играет на каком-то круглом инструменте, не издавая при этом ни звука. Я улыбаюсь этой мысли. Я не могу сказать, что чувствую себя как-то неприятно. Наверное, после всего того, что рассказал мне Леннокс, мне следовало возмутиться, но я скорее чувствую себя польщенным. Когда я с легким удивлением начинаю развивать эту мысль, то прихожу к заключению, что, наверное, основной причиной является то, что меня сочли достаточно важным человеком, чтобы за мной следить. То есть вторая мысль – самая существенная, психолог сделал бы из нее вывод, но единственный психолог, которого я знаю, мертв.

Я вдуваю очередную порцию воздуха в подушку и встаю поровнее, расправив плечи, как будто действительно играю на музыкальном инструменте. Но, опустив подушку, осознаю, что это – чувство собственной важности – лишь отвлекающий маневр, чтобы не слишком задумываться об абсурдности, ирреальности всего этого. Может, стоит просто притвориться, что я и так все это знал. Конечно же, разумеется, я все это знал, и вообще, я их просто проверял, сначала с сериалом, а потом с книгой. Эй, пацаны, вы еще здесь, не слишком расслабились? Но я этого не знал. Кому я тут лапшу на уши вешаю?

Наша гостиница находится где-то на краю центра. В город мы въехали ближе к вечеру. Пригород за пригородом, высокие человейники, все повторилось опять, и в конце концов Леннокс припарковался здесь, у этой гостиницы, где я сейчас надуваю подушку. Когда я вводил данные на грудиатуре робота-регистратора, его веки слегка прикрылись, и он сказал: о господин, это так приятно. Ироничные роботы-регистраторы, знающие, о чем ты думал вчера; я притворился, что