Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин

Когда Мосасу исполнилось пять месяцев, Сонджа начала продавать сладости. Продуктов на рынке было все меньше, а Кёнхи случайно получила два оптовых мешка черного сахара от корейского бакалейщика, чей японский шурин работал в армейских структурах. На обычном месте, по соседству с мясником, Сонджа разводила огонь под металлической чашей, в которой растапливала сахар.

— Хозяйка, сегодня у тебя есть кимчи? — раздался мужской голос.

Сонджа подняла глаза. Он был ровесником Исэка и одет, как ее шурин — аккуратно, но без особого лоска. Лицо гладко выбрито, ногти чистые и подстриженные. Линзы очков очень толстые, а тяжелая оправа скрывала привлекательность черт.

— Нет, господин. Сегодня нет. Только конфеты, хотя они еще не готовы.

— Ох, а когда у вас будет кимчи?

— Сложно сказать. Последняя партия кимчи, которую мы замариновали, еще не готова, — сказала Сонджа и вернулась к углям.

— День или два? Неделя?

Сонджа снова подняла глаза, удивленная его настойчивостью.

— Кимчи может быть готова через три дня или около того. Если погода будет жаркой, то через два. Никак не раньше.

Сонджа отвечала спокойно и без интереса, надеясь, что он уйдет и даст ей возможность заняться конфетами. Иногда ей удавалось продать несколько пакетов сластей молодым женщинам, выходящим с поезда, который вот-вот прибудет на станцию.

— Сколько у тебя будет кимчи, когда она созреет?

— Достаточно, чтобы вам продать. Вы знаете, сколько хотите? Большинство моих клиентов приносят свои контейнеры. Сколько вам нужно? — Ее клиентами были, в основном, кореянки, работавшие на фабриках и не успевавшие делать собственный обед-банчан,[16] а конфеты покупали дети и молодые женщины. — Просто заходите через три дня, и если вы принесете свой контейнер…

Молодой человек рассмеялся.

— Что же, я подумал, что вы сможете продать мне все, что сделаете. — Он поправил очки.

— Вы не сможете съесть столько кимчи! Оставшаяся капуста пропадет на такой жаре! — ответила Сонджа, поражаясь глупости клиента.

— Простите, я должен был объяснить сразу. Меня зовут Ким Чанго, я управляющий рестораном-якинику на станции Цурухаси, мы предлагаем посетителям блюда на гриле с приправами. Новости о вашей отличной кимчи распространились далеко.

Сонджа вытерла руки о передник, надетый поверх мягкого хлопкового жилета, но не отвела глаз от горячих углей.

— Готовит моя невестка, она прекрасно управляется на кухне, а я лишь продаю и помогаю ей.

— Да, да, это я тоже слышал. Я ищу женщин, умеющих готовить кимчи и другие компоненты банчан для ресторана. Могу я заказать вам капусту, а также…

— Где, господин? Где вы найдете капусту? Мы искали повсюду. Моя невестка идет на рынок с самого утра, но…

— Я знаю, как получить продукты, — улыбнулся он.

Сонджа не знала, что сказать. Конфетная металлическая чаша уже раскалилась, настало время положить туда сахар и воду, но она хотела сначала понять, что происходит. Если этот человек говорил серьезно, важно было не упустить шанс. Она услышала, как прибыл поезд. Она уже потеряла первую партию клиентов.

— Где находится ваш ресторан?

— Это большой ресторан на боковой улице за вокзалом. Там же, где аптека. Вы знаете ту, что принадлежит японскому фармацевту по имени Окада-сан? Он худой и носит очки, как у меня? — Молодой человек поправил на носу тяжелую оправу и улыбнулся по-детски.

— О, да, знаю.

В ту аптеку ходили все корейцы, когда сильно болели и готовы были платить за настоящие лекарства. Окада не был дружелюбным, но поступал честно, он многим помог вылечиться. Молодой человек выглядел неопасным, но она все же сомневалась. В течение нескольких месяцев работы она давала небольшие порции товара в кредит нескольким клиентам, и никто пока не рассчитался. Люди лгали по мелочам и игнорировали чужие интересы. Ким Чанго подал ей визитную карточку.

— Вот адрес. Вы можете принести кимчи, когда она будет готова? Принесите всю партию, и я сразу заплачу вам наличными и дам свежую капусту.

Сонджа молча кивнула. Если бы у нее был один оптовый клиент на кимчи, появилось бы больше времени на торговлю другими товарами. Самой сложной частью в последнее время сделалась закупка капусты, и если этот человек мог обеспечить их сырьем, работа стала бы намного проще. Сонджа пообещала Ким Чанго принести ему всю кимчи.

Ресторан был самым большим заведением на короткой стороне параллельной улицы, прямо за вокзалом, его вывеска была написана красиво и профессионально. Женщины восхитились большими черными иероглифами, вырезанными на деревянной доске и окрашенными. Они не знали, что означают эти слова. Очевидно, ресторан представлял собой корейский гальби,[17] где основным блюдом было мясо-гриль — запах жареного мяса можно было почувствовать еще за два квартала, — но вывеска была написана по-японски, непривычным каллиграфическим письмом. Сонджа крепче сжала ручки корзины, нагруженной запасом кимчи, который они приготовили за последние несколько недель, и сделала глубокий вдох. Если продажа кимчи в ресторан станет постоянной, у них появится регулярный доход. Она сможет купить яйца для Исэка и Ноа, теплую шерстяную ткань для Кёнхи, которая хотела сшить новые пальто для Ёсопа и Ноа.

В последнее время Ёсоп держался подальше от дома, жалуясь на запах острых приправ, проникающий из кухни. Он не желал жить на фабрике по производству кимчи. Его недовольство было основной причиной, почему женщины предпочитали продавать конфеты, но сахар намного сложнее найти, чем капусту или сладкий картофель. Хотя Ноа не жаловался ни на что, аромат кимчи действительно отравлял ему жизнь. Как и все остальные корейские дети в местной школе, Ноа подвергался насмешкам и тычкам, но теперь, когда его одежда неизменно пахла луком, чили, чесноком и креветками, даже учитель велел мальчику сесть в задней части классной комнаты, рядом с группой корейских детей, чьи матери выращивали свиней и держали их дома.

Дома Ноа попросил тетю давать ему только те закуски и блюда, которые не содержали чеснок, надеясь, что одноклассники перестанут дразнить его и обзывать чесночником. Когда она спросила его, почему, Ноа рассказал правду. Хотя такая еда стоила дороже, Кёнхи теперь покупала для Ноа в пекарне большие молочные роллы, делала картофельные крокеты-кококке или лапшу-якисоба для его школьных обедов-бенто.

Дети были безжалостны, но Ноа не сражался с ними; он усердно учился и, к удивлению учителей, был первым или вторым по успеваемости в классе. В школе у Ноа не было друзей, и когда корейские дети играли на улице, он к ним не присоединялся. Единственным, кого он ждал с нетерпением, был его дядя, но Ёсоп теперь не слишком много времени проводил дома, да и настроение у него было скверным.

Кёнхи и Сонджа остановились перед рестораном, не решаясь войти. Дверь была приоткрыта, но для клиентов, а не для поставщиков. Кёнхи не захотела отпускать Сонджу одну в неизвестное место. Она настояла на том, чтобы пойти вместе, как обычно — с Мосасу за спиной. Они не хотели говорить Ёсопу о своих планах, пока все не прояснится.

— Я останусь здесь с тележкой и подожду, — сказала Кёнхи, ритмично поглаживая Мосасу правой рукой. Ребенок спал. — Почему бы тебе не попросить его выйти на улицу?

— Мы обе можем войти.

— Нет, я буду ждать снаружи. Но если ты скоро не придешь, я тоже зайду, ладно?

— Но как ты одна справишься с тележкой и…

— Все будет хорошо. Просто зайди, попроси Ким Чанго выйти сюда. Не разговаривай с ним внутри, ладно?

— Но я думала, что мы поговорим с ним вместе.

Сонджа уставилась на свою невестку, не зная, что ей делать, она вдруг поняла, что та просто боится войти в ресторан. Если ее муж спросит, что и как, она сможет честно ответить: в ресторане я не была.

3

Апрель 1940 года