Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин

— У тебя были часы стоимостью более двух сотен иен? Исэк знает об этом? — крикнул Ёсоп на Сонджу.

Кёнхи подняла руки и встала между мужем и невесткой.

— Мать дала ей эти часы, чтобы продать ради ребенка.

Сонджа сползла вниз по стене, больше она не могла стоять. Резкие боли пронзили ее таз и спину. Она закрыла глаза и спрятала лицо на груди, между руками.

— Где вы продали часы?

— В ломбарде у овощного ряда, — сказала Кёнхи.

— Ты сошла с ума? Какие женщины ходят по ломбардам?

Ёсоп пристально посмотрел на Сонджу.

— Как женщина может поступить таким образом?

Сонджа взглянула на него умоляюще снизу вверх:

— Это не сестра виновата.

— И ты спросила своего мужа, можно ли вам пойти в ломбард?

— Почему ты так расстраиваешься? Она просто пыталась помочь нам. Она беременна. Оставь ее в покое.

Кёнхи пыталась переключить внимание мужа на себя. Она прекрасно знала, что Сонджа не разговаривала с Исэком. Почему Ёсопу пришлось заплатить за все? Почему он контролировал все деньги? В последний раз они поругались, когда она хотела пойти на работу.

— Сонджа беспокоилась о нас. Мне жаль, что ей пришлось продать эту прекрасную вещь. Попытайся понять, дорогой. — Кёнхи мягко положила ладонь на его руку.

— Глупые женщины! Каждый раз, когда я пойду по улице, буду встречаться на пути с этими людьми, я и они будем знать, что глупые женщины заплатили мои долги! У меня яйца сжимаются от этой мысли!

Ёсоп никогда не выражался так вульгарно, и Кёнхи поняла, что он оскорбил Сонджу. Он называл невестку глупой, он обвинял Кёнхи в том, что она позволила этому случиться. Но для них было разумнее погасить эту задолженность, а если бы он прежде разрешил ей найти работу, у них были бы сбережения. Сонджа плакала. Схваткообразные боли в нижней части живота усилились, и она не знала, что сказать. Она не понимала, что происходит с ее телом.

— Дорогой, пожалуйста, пожалуйста, пойми, — говорила Кёнхи.

Ёсоп ничего не сказал. Ноги Сонджи были раскинуты, как у пьяницы на улице, руки опухли, огромный живот поднялся. Он спрашивал себя: почему позволил этой женщине войти в его дом? Откуда у ее матери могли появиться дорогие часы? Прошли годы, но он хорошо помнил ее родителей. Ким Хуни был калекой, сыном двух крестьян, он держал пансион на маленьком арендованном участке. Могла ли его жена получить такую ценную вещь? У них жили, главным образом, рыбаки или мелкие торговцы рыбой. Он мог допустить, что девушка получила в приданое несколько золотых колец стоимостью тридцать или сорок иен. Возможно, нефритовое кольцо иен за десять. А если она украла часы? Неужели Исэк женился на воровке или шлюхе? Он не мог произнести это подозрение вслух, потому молча открыл металлическую дверь со следами коррозии и покинул дом.

* * *

Когда Исэк вернулся домой, то увидел рыдающих женщин. Он попытался их успокоить, чтобы они смогли связно объяснить, что произошло. Он слушал их сбивчивые объяснения.

— Так куда он пошел? — спросил Исэк.

— Я не знаю. Я понятия не имею, куда он пошел, — всхлипывала Кёнхи, стараясь сдерживаться и не расстраивать Сонджу еще больше.

— С ним все будет в порядке, — сказал Исэк и повернулся к жене.

— Я не знал, что у тебя есть такая ценная вещь. Это от твоей матери? — спросил Исэк осторожно.

Сонджа все еще плакала, и Кёнхи кивнула.

— Где твоя мать взяла их, Сонджа? — спросил Исэк.

— Я не спрашивала. Возможно, кто-то был должен ей деньги.

— Понятно. — Исэк кивнул, не зная, что с этим делать.

Кёнхи погладила горячую голову Сонджи.

— Ты объяснишь это Ёсопу? — спросила Кёнхи у шурина. — Ты ведь согласен, что мы все сделали правильно?

— Да, конечно. Брат взял деньги в долг, чтобы помочь мне. Сонджа продала часы, чтобы оплатить этот долг. Он сделал это, чтобы помочь нам добраться сюда, и как он мог собрать эти деньги так быстро? Мне следовало подумать об этом раньше. Я был наивным, как обычно, а брат заботился обо мне. К сожалению, Сондже пришлось продать часы, но она поступила правильно, заплатив наш долг. Я скажу ему все это, сестра. Пожалуйста, не надо волноваться.

Кёнхи кивнула, испытывая облегчение.

Сонджа почувствовала острый спазм, она со стоном согнулась. Теплая вода потекла вниз по ее ногам.

— Должен ли я позвать акушерку? — спросил Исэк.

— Сестра Окья живет через три дома от нас, на той же стороне улицы, — сказала Кёнхи, и Исэк выбежал из дома.

— Все в порядке, все в порядке, — бормотала Кёнхи, крепко сжимая руку Сонджи. — Это роды. Женщины страдают, дорогая моя Сонджа. Мне так жаль, что тебе больно. Господи, дорогой Господь, пожалуйста, помилуй и помоги ей.

Сонджа прижалась к ее юбке и припала к ней ртом, чтобы не кричать. Она кусала грубую ткань и громко стонала.

Сестра Окья, повитуха, была пятидесятилетней кореянкой из Чеджу, которая приняла большинство детей в этом районе. Хорошо обученная родной теткой, Окья содержала собственных детей за счет своей работы. Ее муж приносил семье не больше пользы, чем мертвый, хотя был жив и несколько раз в неделю появлялся в своем доме пьяный до бесчувствия. Когда Окья не принимала роды, она ухаживала за детьми соседок, которые работали на фабриках и на рынке.

На этот раз роды прошли легко. Мальчик был длинным и хорошо сформированным. Хотя женщина рожала в первый раз, все произошло быстро, и, к счастью для повитухи, ребенок появился на свет не в середине ночи, но настолько вовремя, чтобы всего лишь прервать приготовление ужина. Сестра Окья надеялась, что ее невестка, жившая с ней в одном доме, тем временем не сожгла в очередной раз ячмень.

— Тс-с-с… Все хорошо, все уже закончилось, — сказала Окья роженице, которая все еще плакала. — Мальчик сильный и красивый. Посмотрите на его черные волосы! Вы должны немного отдохнуть. Скоро придется кормить ребенка, — сказала она, прежде чем уйти.

Встав, Окья потерла занемевшие колени и голени, не спеша, чтобы у семьи было время для приготовления денег на оплату ее трудов. Кёнхи достала кошелек и подала сестре Окье три иены, которые повитуху явно не впечатлили.

— Будут вопросы, просто позовите меня.

Кёнхи поблагодарила ее; она чувствовала теперь и себя отчасти матерью. Ребенок был красивый. Ее сердце заныло при виде маленького детского лица и ярких сине-черных глаз. Она подумала вдруг о библейском Самсоне.

После того как Кёнхи вымыла ребенка в тазике, в котором обычно солили капусту, она передала завернутого в чистое полотенце младенца Исэку.

— Ты отец, — с улыбкой сказала Кёнхи. — Он красивый, не правда ли?

Исэк кивнул, чувствуя себя более довольным, чем он себе представлял.

— А я должна приготовить суп для Сонджи. Ей нужен хороший суп.

Сонджа уснула, и Кёнхи оставила Исэка с ребенком в передней комнате. На кухне Кёнхи замочила высушенные водоросли в холодной воде, молясь тем временем о том, чтобы ее муж поскорее пришел домой.

Утром все в доме было иначе. Кёнхи не спала. Ёсоп так и не пришел накануне. Исэк тоже пытался не спать, но она заставила его заснуть, потому что он должен был следующим утром читать проповедь и работать в церкви, ведь наступало воскресенье. Сонджа так крепко спала, что даже храпела, теперь она проснулась и накормила ребенка; мальчик уверенно припал к ее груди. Кёнхи убралась на кухне, приготовила завтрак и достала заранее сшитые рубашки для ребенка, ожидая Ёсопа. Каждые несколько минут она смотрела в окно.

Ёсоп вошел в дом, когда Исэк заканчивал завтракать, от него пахло табаком, но выглядел он спокойным. Как только Кёнхи увидела его, она ушла на кухню, чтобы позавтракать самой.

— Брат. — Исэк встал. — С тобой все в порядке?

Ёсоп кивнул.

— Ребенок родился. Это мальчик, — с улыбкой сказал Исэк.

Ёсоп сел на пол перед обеденным столом из акации — одной из немногих вещей, которые он привез из дома. Он коснулся деревянной поверхности и подумал о своих родителях.