Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин

Ёсоп вздрогнул от легкого прикосновения Ноа и обернулся.

— Ноа, что ты здесь делаешь?

— Аппа дома.

— В самом деле?

— Ты можешь вернуться домой? — спросил Ноа.

Ёсоп снял защитные очки и вздохнул. Ноа смотрел ему прямо в глаза.

— С ним все в порядке? — Ёсоп изучал выражение лица Ноа.

— Волосы аппы побелели. Он очень грязный. Мама с ним. Она сказала, что если ты не можешь прийти, она справится, но ты должен знать.

— Все верно. Мне приятно знать, что он дома.

Ёсоп взглянул на Симамуру, который притворялся, что читает газету. Симамура знал, что его брат Исэк попал в тюрьму, потому что служка его церкви отказался соблюдать синтоистскую церемонию. Периодически полиция приходила допрашивать Ёсопа, а также говорила с Симамурой, который защищал Ёсопа, как образцового корейского служащего. Если Ёсоп уйдет, он потеряет работу, а в следующий раз полиция получит нелестную характеристику на него.

— Слушай, Ноа, работа заканчивается менее чем через три часа, а потом я поспешу домой. Скажи маме, что я буду очень скоро. И если твой отец спросит, скажи ему, что брат придет, как только сможет.

Ноа кивнул, не понимая, почему в глазах у дяди появились слезы.

— Я должен закончить работу, Ноа, а ты беги домой, ладно? — Ёсоп снова надел защитные очки.

Ноа быстро пошел к выходу. Сладкий аромат выпечки окружал и дурманил. Мальчик никогда не ел ни одно из этих печений и никогда не просил об этом.

5

Ноа ворвался в двери дома, его голова гудела, а сердце колотилось после безумного бега. С трудом выдыхая, он сказал матери:

— Дядя не может оставить работу.

Сонджа кивнула, она ожидала этого. Она протирала Исэка мокрым полотенцем, очищая от грязи. Глаза Исэка были закрыты, но грудь немного поднималась и опадала, периодически он заходился болезненным кашлем. Легкое одеяло покрывало его длинные ноги. Полосы грубой ткани, намотанные по диагонали через плечи Исэка и бледный торс, создавали беспорядочные ромбовидные пересечения. Каждый раз, когда Исэк кашлял, его шея краснела.

Ноа тихо подошел к отцу.

— Нет-нет, держись на расстоянии, — строго сказала Сонджа. — Аппа очень болен. Он сильно простудился.

Она подтянула одеяло, прикрыв плечи Исэка, хотя еще не закончила очищать его. Несмотря на мыло и несколько перемен воды в тазу, его тело издавало кислое зловоние, гниды цеплялись за волосы и бороду. Исэк на мгновение очнулся, разбуженный сильным приступом кашля, но ничего не сказал, лишь посмотрел на жену, похоже, не узнав ее.

Сонджа сменила компресс на горевшей в лихорадке голове Исэка. Ближайшая больница была на расстоянии долгой поездки на троллейбусе, и даже если бы она смогла отвезти его туда, врач осмотрел бы его только утром. Она могла положить его на тележку для кимчи и так добраться до троллейбусной остановки, могла бы внести его в троллейбус, но что бы она сделала с тележкой? Та не прошла бы внутрь. Ноа мог бы отвезти ее домой, но как она доставит Исэка от остановки троллейбуса до больницы? А что, если водитель не позволит им войти? Неоднократно она замечала, как водитель просил больного человека покинуть транспорт.

Ноа сидел у ног отца, ему очень хотелось погладить его острую коленку и убедиться, что отец здесь, наяву. Мальчик достал из портфеля тетрадь, чтобы сделать домашнее задание, но все время внимательно следил за дыханием Исэка.

— Ноа, тебе придется снова надеть обувь. Сходи в аптеку и попроси фармацевта Куна прийти к нам. Скажи ему, что мама заплатит ему вдвое!

Мальчик безропотно встал и вышел. Она слышала, как удалялись его ровные быстрые шаги.

Сонджа отложила полотенце, которым мыла Исэка над латунным тазом. Свежие рубцы от недавних избиений и ряды старых шрамов покрывали его широкую костлявую спину. Она чувствовала себя больной, когда очищала его измученное тело. Не было никого лучше Исэка. Он пытался понять ее, уважал ее чувства, он ни разу не упрекнул ее. Он терпеливо успокаивал ее, когда она потеряла ребенка между рождением Ноа и Мосасу. Когда она родила младшего сына, он был вне себя от радости, а она слишком беспокоилась о том, как они проживут на скромные деньги, и не смогла разделить в полной мере его счастье. Теперь, когда он вернулся домой, чтобы умереть, какое значение имели деньги? Она должна была сделать для него больше, хотя бы попытаться узнать и понять его, как делал он, а теперь все кончено. Даже сейчас — несмотря на истощение и тяжелую болезнь — его красота поражала. Он во всем отличался от нее: она была плотной и коренастой, он — стройным и высоким, даже ноги у него отличались хорошей формой. Вода в тазу стала серой от грязи, и Сонджа встала, чтобы в очередной раз сменить ее.

Исэк проснулся. Он увидел, что Сонджа, одетая в крестьянские штаны, куда-то уходит. «Дорогая», — пробормотал Исэк и потянулся к ней, но она была уже почти в кухне. Он находился в доме Ёсопа в Осаке. Это, должно быть, реальность, потому что во сне Исэк был мальчиком и сидел на низкой ветке каштана в саду родительского дома; он еще чувствовал запах цветущей ветви. Такие сны часто посещали его в тюрьме, там все было ненастоящим. В реальной жизни он никогда не забирался на дерево. Когда он был мал, семейный садовник поддерживал бы его на руках возле дерева, но ему самому никогда не хватало сил, чтобы залезть на ветку, как это делал Ёсоп. Садовник обычно называл Ёсопа «обезьянкой». Во сне Исэк крепко обхватил толстую ветку, не мог оторвать взгляда от темно-зеленой листвы, белых цветов с темно-розовыми сердцевинами. Из дома доносились веселые голоса женщин. Он хотел увидеть свою старую няньку и сестру, хотя обе умерли много лет назад; во сне они смеялись, как девочки.

— Дорогая…

Она услышала, поставила таз с водой у порога кухни и бросилась к нему.

— С тобой все в порядке? Ты чего-то хочешь?

— Моя жена, — медленно проговорил он. — Как ты жила? — Исэк чувствовал сонливость и головокружение, но ему стало легче; лицо Сонджи отличалось от того, которое он помнил: немного старше, более усталое. — Как ты, должно быть, боролась. Мне так жаль.

— Ш-ш-ш, ты должен отдохнуть, — сказала она.

— Ноа, — он произнес имя мальчика, словно вспомнил что-то хорошее. — Где он? Он был здесь раньше.

— Он пошел за фармацевтом.

— Он выглядит таким здоровым. И красивым. — Ему трудно было выговаривать слова, но разум прояснился, и он хотел рассказать ей все, что накопилось.

— Ты работаешь в ресторане? Готовишь там? — Исэк закашлялся и не мог остановиться, капли крови брызнули на ее блузу, и она вытерла ему рот полотенцем.

Когда он попытался сесть, она положила левую руку под его голову и прижала ее к своей груди. Его кожа пылала жаром даже сквозь одеяло.

— Пожалуйста, успокойся. Позже. Мы можем поговорить позже.

Он покачал головой.

— Нет-нет. Я… я хочу тебе кое-что сказать.

Сонджа опустила его на подушку и положила руки на колени.

— Моя жизнь не была важна, — сказал он, пытаясь всмотреться в ее глаза, полные муки и печали.

Он хотел, чтобы она поняла, как он благодарен ей — за то, что ждала его, заботилась о семье. Его удручало то, что ей пришлось много трудиться и зарабатывать деньги для всех, когда он не смог их поддержать. Тюремные стражники постоянно жаловались на рост цен буквально на все — всем не хватало еды, так они говорили. Прекратите жаловаться на жуков в каше, все голодают. Исэк постоянно молился о том, чтобы еда была у его семьи.

— Я привез тебя сюда, сделал твою жизнь сложнее.

Она улыбнулась ему, не зная, как сказать: ты спас меня. Вместо этого она произнесла:

— Ты должен поправиться. — Сонджа накрыла его более толстым одеялом, его тело горело, но дрожало в лихорадке. — Ради мальчиков, прошу, успокойся. Как я смогу поднять их без тебя?

— Мосасу, где он?

— В ресторане с сестрой. Наш босс позволяет ему оставаться там, пока мы работаем.

В голове Исэка пульсировало так сильно, что ему пришлось снова закрыть глаза. Он хотел увидеть, как вырастут его сыновья, окончат школу, вступят в брак… Исэку никогда так сильно не хотелось жить, жить до самой старости, а его отправили домой, чтобы умереть.