Письма - Винсент Ван Гог

в прошлом. Но когда же напишу я звездное небо – картину, которая столь сильно занимает мои мысли? Увы, Увы! Как говорит отличный парень Сиприен из «Живущих вместе» И.К. Гюисманса, что самые прекрасные картины – те, о которых мечтаешь, когда лежишь в постели и куришь трубку, но которые в действительности никогда не создашь.

И все же ты должен пытаться, каким бы бессильным ты ни чувствовал себя перед этим безмолвным совершенством, этим восхитительным великолепием природы.

Вот еще один пейзаж. Закат? Восход луны?

Летнее солнце во всяком случае.

Фиолетовый город, желтое неземное тело, небо голубовато-зеленое. Пшеница всех оттенков старого золота, меди, зелено-золотого, красно-золотого, желто-золотого, бронзово-желтого, зелено-красного. Квадратный холст размером в 30. Я писал его, когда дул сильный мистраль, прикрепив мольберт к земле при помощи железных штырей – приспособление, которое могу порекомендовать. Ножки мольберта всаживаешь в землю, рядом с ними вбиваешь пятидесятисантиметровые железные штыри. Затем все это связываешь веревкой. И вот прием, при помощи которого можно работать и на ветру.

Вот что я хотел сказать насчет белого и черного. Возьмем «Сеятеля». Картина делится на две части: одна половина – верхняя часть – желтая, нижняя часть – фиолетовая. Белые штаны сеятеля успокаивают глаз и отвлекают, в то же время одновременный резкий контраст желтого и фиолетового начинает раздражать. Вот то, что я хотел сказать.

22 июня 1888

Сестре В4

Здесь действительно прекрасный цвет. Если зелень здесь свежая, она очень сочная и яркая, такую мы, бывает, видим и у нас, на севере. Когда же трава выжжена и покрывается пылью, она все равно выглядит живописно: золотистый ландшафт переливается всевозможными красками: зелено-золотой, желто-золотой, розово-золотой, бронзово-медно-золотой – от лимонно-желтого до тускло-желтого, в который выкрашены, например, груды побитого зерна. То же самое можно сказать о синем – от воды глубочайшего королевского синего до незабудок кобальтового цвета, а еще чистый светло-синий и фиолетово-синий.

Оранжевый цвет в этих местах выглядит соблазнительно, загоревшие лица кажутся оранжевыми. Здесь повсюду желтый, а потому фиолетовый цвет имеет особое значение; плетеная изгородь, или серые соломенные крыши, или возделанная земля, которая кажется скорее фиолетовой, а не такой, как в наших краях. Люди здесь прекрасны, а жизнь более благодатна, чем где бы то ни было на свете.

Сейчас, когда я так много пишу о себе, интересно, смогу ли я описать тебе сделанный мною автопортрет. Но для начала я хочу заметить, что один и тот же человек может представлять собой источник для самых разных портретов.

Вот автопортрет, который я написал стоя перед зеркалом и который сейчас хранится у Тео.

Розовато-серое лицо с зелеными глазами, волосы пепельного оттенка, морщинки на лбу и вокруг рта, рыжая, очень жесткая борода; облик неопрятный и печальный; синяя льняная куртка и палитра с лимонно-желтой, киноварью, зеленым веронезом, синим кобальтом – фактически все цвета, которые я использовал, работая над этим автопортретом, за исключением оранжевого. Возможно, этот образ вызовет у тебя в воображении некие воспоминания. Лицо – «Смерть» из книги Ван Эйдена и что-то еще в том же роде; это очень непросто – изображать себя самого. И это нечто, сильно отличающееся от фотографии, и, как ты можешь судить из этого, импрессионизм значит для меня очень много. Это не банальное воспроизведение, я ищу более глубокое подобие, чем то, которое способен передать фотограф. Сейчас уже я выгляжу по-иному: ни волос, ни бороды, потому как я их сбрил. Кроме того, из зеленовато-серо-розового мое лицо превратилось в серо-оранжевое, сейчас у меня белое пальто вместо синей куртки, и я всегда запыленный и нагруженный, как еж, кистями, мольбертом, холстом и другими принадлежностями для живописи. И только мои зеленые глаза такие, как прежде. В автопортрете с соломенной шляпой, конечно, совсем другие краски, на нем я выгляжу как странствующий батрак с небольшой черной курительной трубкой.

17 июня-июля

Расселу 501А

Как всегда, давно собирался написать тебе, но был чрезвычайно занят работой. В настоящее время здесь во всю идет сбор урожая, и я почти все время пишу в полях.

Местные жители напоминают мне персонажей из произведений Золя.

И Мане полюбил бы их такими, какие они есть, и город как таковой ему бы понравился. Бернар все еще в Бретани, уверен, что он там много и успешно работает.

Гоген тоже в Бретани, но его снова мучают боли в печени. Я хотел бы быть сейчас рядом с ним или чтобы он приехал сюда.

Мой брат устроил выставку десяти работ Клода Моне – тех, что он сделал за последнее время, например, среди них есть пейзаж с красным закатом и группой темных пихтовых деревьев на берегу моря. Красное солнце отбрасывает оранжевые или кроваво-красные отсветы на сине-зеленые деревья и землю. Я хотел бы увидеть это.

У моего брата, насколько мне известно, есть еще одна прекрасная картина – две темнокожие женщины беседуют, это одна из тех картин, которую Гоген написал на Мартинике. Макнайт сказал мне, что видел в Марселе новый натюрморт с цветами Монтичелли.

Я должен спешить с письмом, потому как в голове моей множество разных мыслей, и если я немедленно не заполню этот лист, то начну рисовать, и тогда ты не получишь это письмо.

Я слышал, что в Салоне есть прекрасная голова – работа Родена.

Неделю я был на побережье, и очень может быть, что скоро снова отправлюсь туда, где песчаный берег плоский, а фигуры высокие и прямые, как у Чимабуэ.

Я работаю на «Сеятелем»: огромное поле, полностью фиолетовое, небо и солнце очень желтое; это очень сложно передать на холсте.

24 июня 1888

Бернару Б9

Временами я работал очень быстро. Можно сказать, что это недостаток? Но я не в силах что-либо с этим поделать.

Разве интенсивность мысли предпочтительнее спокойствия мазка, которое мы ищем? Но разве в условиях, когда интенсивно работаешь на натуре, прямо на месте, возможен спокойный, четко выверенный мазок? И разве спокойный и неизменно ровный мазок в данных обстоятельствах – при работе по первому впечатлению на месте и с натуры – возможен? Господи! Это кажется мне не более чем фехтованием во время атаки.

18 июня 1888

503

Вчера и сегодня я работал над «Сеятелем», которого сейчас полностью переделал. Небо – желто-зеленое, земля – фиолетово-оранжевая. Я уверен, что картину подобного рода можно написать из этого великолепного вида, и я надеюсь, что однажды она будет сделана или кем-то, или мною.

«Сеятель» Милле бесцветный и серый, как картины Израэльса.

Можно ли написать «Сеятеля» в цвете, с одновременным контрастом