Сети Госпожи ужаса - Дмитрий Чайка

лицом бессмертных, ни даже ритуальный обмен одеждой не делают мужем и женой. Только проведенная вместе ночь скрепляет священные узы. Таков закон. И вот теперь Кулли прислушивался к своим новым ощущениям и находил их весьма приятными. Он был доволен своим выбором, и жена не обманула его.

— А теперь расскажи мне то, что не сказал моим братьям, — куснула она его за плечо. — Только не говори, что размяк, как базарный стражник после кувшина пива. Если ты вывалил им все, что знаешь, то я немедленно подаю на развод. Я даже минуты с таким болваном не проживу.

— Конечно же, нет, моя дорогая, — лениво ответил ей Кулли. — Есть вещи куда более денежные, чем олово и лазурит.

— Говори скорее, — нетерпеливо ткнула его острым кулачком Цилли. — Не томи. Видишь, я вся в нетерпении! Я вся горю!

— Люди, — ответил Кулли. — Умелые мастера, лекари и жрецы, сведущие в движении звезд. Мой господин готов платить золотом за каждого их них. Особенно если вместе с семьей.

— А семья-то ему зачем? — изумилась Цилли.

— Так он привязывает людей к себе, — пояснил Кулли. — Я сам не понимал этого раньше, но жену и детей мастера-кузнеца он привез из неведомой дали, заплатив за это своим серебром. И я тебе скажу, моя дорогая, это работает. Тот мастер дал господину все, что от него хотели, и он предан ему как собака.

— Ну надо же… — задумалась Цилли. — Я поинтересуюсь, мой дорогой муж. Сейчас времена тяжелые, и немало хороших мастеров попадают в рабство за долги. Я могу выкупить их. Сколько мы сможем заработать?

— Мина серебра за хорошего мастера, — не задумываясь ответил Кулли. — А если найдем того, что умеет перегонять ароматные масла, то все пять.

— Зачем твоему хозяину тот, кто готовит ароматы? — подозрительно посмотрела на него Цилли. — Он покорен своим женам и хочет им угодить? Тогда ты выбрал не того господина. Беги от него со всех ног, муж. Ты с ним пропадешь!

— Да нет же! — помотал головой Кулли. — Просто нужен умелый мастер. А перегонять он будет нефть, а не выжимку из розовых лепестков.

— Чего-о? — приподнялась на локте Цилли и глупо захлопала жидкими ресницами. — Это ему еще зачем?

— Вот чего не знаю, того не знаю, — ответил Кулли, взбивая попышнее солому подушки. — Этого он мне не сказал. Кстати, нефть тоже будет нужна. Много.

— Хм… — задумалась Цилли. — Нефть найти нетрудно. Здесь даже обсуждать нечего. Кстати, у меня есть выход на дешевый кунжут и тмин.

— Возьму на пробу, — зевнул Кулли, обнимая тощие телеса жены. — Давай спать.

— Лентяй несчастный, — пробурчала Цилли. — Я только во вкус вошла. Стой!

— Чего? — приоткрыл один глаз Кулли.

— Никак не могла понять, что же не дает мне покоя! — поднялась на постели Цилли и села, обняв колени. — А вот теперь поняла. Ты говорил, что жил в Сиппаре, и что твои отец и мать умерли. Ты ведь не мальчишка. Неужели ты никогда не был женат?

— Ну… понимаешь… — произнес Кулли ту самую фразу, после которой каждый мужчина узнает истинное лицо ангела, который только что клялся ему в вечной любви.

— Говори, негодяй! — маленькая рука приподняла его за шею, сдавив горло стальными клещами нежных пальчиков.

— У меня была жена, — вздохнул Кулли. — Я занял серебро в храме и пошел с караваном. Но я попал с самое пекло. Живущие на кораблях разграбили Хаттусу, а я потерял все. Даже рабом стал ненадолго. Господин позволил мне выкупиться и сделал своим тамкаром. А моя жена… Не знаю, что с ней. Меня нет больше трех лет, а значит, по закону я признан мертвым. Надеюсь, храм взыскал мой долг с нее и с ее семьи.

— Проклятый дурак! — взвизгнула Цилли. — У тебя теперь две жены, и по закону ты обязан обеспечивать их одинаково. Ты что, богатый вельможа?

— Но… три года… — попытался оправдаться Кулли.

— Десять! — пребольно стукнула его кулаком любимая. — Для купца-караванщика срок, после которого он признается мертвым, равен десяти годам. Три года — это только для тех, кто попал под набег разбойников. И то, если были свидетели. Кто-то из твоего каравана вернулся и сказал родным, что тебя убили? Не знаешь? Я так и думала. Ты должен семье своей бывшей жены целую кучу серебра, олух! Поверь, если они найдут тебя, то взыщут каждый сикль. Проклятый неуч, не знающий того, что знают даже малые дети!

— Да не каждый ученый писец это знает, моя дорогая? — Кулли даже рот раскрыл, пораженный новыми гранями талантов своей жены.

— Ладно, я займусь этим, — Цилли-Амат снова уютно устроилась у него подмышкой. — Чтобы ты делал без меня, муженек! Вернешься назад через Дур-Курильгазу. Даже не вздумай показаться в Сиппаре. Ты же скрылся с чужим серебром и теперь ведешь торговлю как ни в чем не бывало. Тебя обвинят в мошенничестве и утопят в Евфрате. Или распнут… Нет, скорее утопят. В Сиппаре жулье почему-то любят топить. Хотя… в законе есть одна оговорка… Если докажешь, что не имел умысла и пытался расплатиться, то могут просто рабом сделать. Или заставят вернуть долг в шестикратном размере. Прибила бы тебя, дурень! Кстати, а что ты думаешь насчет фисташки? У вас же ее нет, а везти этот орех легко. Он дорогой и не занимает много места. Может быть, мне прикупить участок, где растут эти деревья? У меня очень хорошее предчувствие насчет фисташки, муж мой. Я сделаю завтра орехи в меду и испеку лепешки на миндальной муке. Ты проглотишь свой язык, Кулли. Эй, ты не спишь? — и она вновь пребольно ткнула его кулаком в бок.

— А? Что? На нас напали? — вскочил на кровати ошалевший Кулли, который уже сладко дремал, утомившись после тяжелого дня.

— Не спишь, спрашиваю? — зевнула Цилли-Амат, устроилась поудобней на его плече и забормотала. — Ну и зря. А я вот спать хочу. Мне тебя еще вытащить нужно из той ямы, в которую ты попал по своей глупости. Вот только лепешки испеку, в лавке посижу, и сразу же начну думать… Я этой стерве устрою веселую жизнь…

Глава 14

Год 2 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. Город Уллаза. Страна Амурру. (где-то между Бейрутом и Триполи. Совр. Ливан).

«Они разбили лагерь в Амурру… Они опустошили его народ и его землю, как будто их никогда не существовало.». Так написал неизвестный египтянин на стене храма в Мединет-Абу, но Тимофей об этом не знал. Он просто бродил по городу, который был теперь бледной