Живу, пока люблю - Татьяна Львовна Успенская-Ошанина

Он сейчас много старше тех солдат, восемнадцатилетних мальчишек — ровесников его сына! Где они, и те, кто помогал ему, и те, кто дразнил и избивал его? Живы? Их доберегла случайность до сегодняшнего дня? Как сложились их жизни?

Выбравшись из его Прошлого в Настоящее, люди потянули за собой страхи и обиды, и те сладкие детские радости, которым никогда не случиться во взрослом мире.

— А страшно было в Венгрии? — Голос Ильки. — Ты говоришь, венгры расстреливали русских? Как же ты… твой отец… относились тогда к ситуации? Ведь мы же нагло влезли в Венгрию!

— Отец — солдат, офицер, он был обязан выполнять приказ. Но он старался всё делать честно — перед самим собой! Отношение его к ситуации и моё — в одном эпизоде.

Венгрию насильно делали социалистической. А до этого у венгров было частное хозяйство, и все они жили очень зажиточно. Создавалось такое впечатление, что материальных проблем в этой стране просто не возникало. Советских венгры никогда не любили, а когда мы вторглись в страну, стали бороться с нами. У всех у них было оружие. Советские объявили приказ — сдать его. Никто не сдал. И тогда наши патрули пошли обыскивать дома.

Рядом с военным городком был гигантский виноградник. Мы ходили туда есть виноград и часто поглядывали на огромный дом, в котором жила большая венгерская семья. В дом врос огромный дуб, и одна часть дома как бы висела на том дубе — в сторону военного городка.

После того как патрули походили по домам, солдат выстроили на плацу. Зрелище достаточно красивое. Мы с Сашей, как всегда, сидим на крыше дома, где живут офицеры со своими семьями (у венгров крыши — плоские).

Обычный военный смотр.

И вдруг с того дуба, который мы с Сашей часто разглядывали, из крупнокалиберного пулемёта (из него обычно стреляют по самолётам) дают очередь прямо по плацу — по строю солдат.

Впервые я увидел, как пуля попадает в человека. Его, оказывается, отбрасывает метров на пять, он словно летит перед тем, как упасть.

Солдаты не очень-то ещё и обучены, ничего не понимают — в ужасе они стали носиться по плацу.

Минут пять или семь это продолжалось, пока не подъехали тяжёлые танки (САУ2), с двумя стволами. В мгновение танки превратили тот дом вместе с дубом и виноградником в руины.

На обломках пулемёта возле того дома нашли огромную записку: «Это вам, сволочи, за моих дочерей».

А история была такова. Солдаты, пришедшие с обыском, изнасиловали двух девочек, которые оставались в тот час дома одни.

Отец весь почернел. Я никогда не видел его таким несчастным и злым.

Виновных солдат, конечно, сразу же нашли — они не гуляют сами по себе, известно, кто ходил в тот дом, их судили военно-полевым судом и приговорили к расстрелу. Двоих отправили, не знаю — куда, двоих расстреляли.

При этом никогда не сообщалось родителям, как погиб их сын, писали — погиб при исполнении служебных обязанностей. И дома парни считались героями.

А в результате по вине четырех идиотов погибло человек семьдесят. Из венгров — старик-отец, трое молодых мужчин (девочек так и не нашли), остальные — с нашей стороны.

Отец тогда тяжело заболел — он никак не мог осознать случившегося.

— Расскажи о чём-нибудь другом, с этим ясно.

Ещё помню, сначала был издан приказ — нашим солдатам запретили стрелять при любых обстоятельствах. Венгры, зная об этом приказе, разделывались с советскими любыми средствами. Наиболее распространённый — с крыш бросали в танки бутылки с бензином или керосином, предварительно, естественно, поджигали их.

Момента, когда разрешили стрелять, венгры не уловили. И картина в первые часы действия нового приказа была такая: венгр кидает бутылку, а танк разворачивается, и дома, с которого она была сброшена, — нет. Стреляли разрывными снарядами.

— Не хочу больше, хватит ужасов.

Как явственно снится Илька!

Глаза круглые, как у совёнка-детёныша, когда лицо ещё не выросло, а глаза уже даны — на жизнь. И сам он не пятидесятилетний дядька, а удивлённый мальчишка, подросток со стоящими дыбом волосами, абсолютно такой же, как в юности. А каким он и может прийти в сон?

Илька слушает его так, будто каждое слово, произнесённое им, и каждое событие, случившееся с ним, — его собственная жизнь. И в его взгляде снова проявляются переводными картинками дни детства, освещённые солнцем и залитые дождём, только более яркие, чем раньше.

Какое дело, снится или не снится Илька, Илька вытягивает из него пласты страстей, спёкшейся крови…

Но какая связь между детством и Еленой?

Елене он рассказывал про Венгрию. И слушала она так же, как Илька сейчас.

— Что ты молчишь? Давай что-нибудь повеселее! Ты говорил что-то о костёле. Зачем тебе приспичило чинить в нём орган?

— Это дед-венгр, — Евгений удивляется самому себе, что он вслух — голосом — обозначает, фиксирует Прошлое, которое столько лет лежало в нём нетронутое. — Сидит дед один, чинит орган в костёле. Костёл изрешечён. И орган изрешечён, не звучит, вся конструкция разбита. Ну я стал помогать ему. Тайком приносил трубы в мастерскую, где ремонтировали танки — просил солдат заваривать дыры. Притащу назад к деду, а какая-то всё равно не звучит, потому что солдаты заварили не тем металлом. Нужны только медь и бронза, потому что трубы медные и бронзовые. А бронзу надо было ещё где-то уворовать!

Не девятилетним мальчишкой, сейчас он суёт солдату в карман пачку папирос и бутылку водки за то, что тот и на его долю заказывает листы бронзы и меди.

— С твоим боевым прошлым всё ясно. А что ещё было интересного в детстве? — сталкивает Илька его с этой картинки.

Он же всё ещё слушает, как звучат залатанные трубы, всё ещё лезет на крышу, чтобы через неё проникнуть в склад и стащить патроны и порох, всё ещё стреляет из самодельных обрезов, а из гигантских брёвен вырезает с Сашей корабли, оснащает их пушками, по-настоящему стреляющими, и устраивает на озере войну…

— Выбирайся из пушек и ружей и валяй дальше. Впрочем, я забыл о времени. — Илька вскочил. — Как незаметно проскочили два дня! У меня же автобус, завтра на работу. Приеду в пятницу вечером, жди! И повыбрось из башки глупости. Ты будешь жить, слышишь, чучело? Я без тебя не хочу.

2

Сеется тусклый свет из коридора. Не прямо попадает к глазам, он стоит мутными сумерками в дверях и заползает в его бокс исподтишка, куснёт тьму, откатится, снова вползёт.