Афинский яд - Маргарет Дуди

— Понятно, — угрожающе добродушно сказал Аристотель. (В былые дни мне уже приходилось слышать это «понятно», произнесенное тем же тоном и обращенное к ученику, который явно не знал урока, но упорно продолжал нести чушь.) Он не вышел из себя даже при неуместном напоминании о постигшем его огромном горе. Сидя в андроне Ортобула и выслушивая болтовню этого человека с жидкой бороденкой и уродливым наростом на щеке, Аристотель не утратил своей обычной сдержанности и ясности ума.

— Теперь я понимаю, чем вызван твой интерес к этому делу, о Ферамен. Делу, в котором, насколько я вижу, проявляется ум Эвфия и страстное желание Аристогейтона возглавить обвинение. Разумеется, как орудие Аристогейтона — или, если угодно, помощник — ты тоже должен желать успеха. Но мне казалось, у вас нет недостатка в свидетелях. Говорят, суд будет опираться на показания тех, кто был у Трифены в интересующую вас ночь.

— Ну, не все хотят признаваться, что были там, — сообщил Ферамен. — По вполне понятным причинам они предпочли бы держать язык за зубами. Но один прекрасный свидетель у нас есть — это Эвбул, сын Ксенофонта, из дема Мелиты. Этот юноша, ничего не подозревая, предавался развлечениям. Глупо, конечно, и, возможно, не слишком хорошо. Но, в конце концов, молодость есть молодость. Эвбул, сын Ксенофонта, бесспорно поступил как настоящий мужчина, официально заявив об увиденном. Когда он понял, что вот-вот произойдет, его охватил ужас. Но, конечно, он не мог видеть всего. Нам нужны другие показания.

— А рабыни?

— Большинство уже пытали. Какой же шум подняла эта Трифена вокруг своих пташек! — крякнул Ферамен. — Некоторые девочки оказались вольноотпущенницами, что сильно осложняет дело, но и рабынь было предостаточно: поварихи, флейтистки и почти все дорогие шлюхи. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы допросить всех. Но уверен, что на этот раз палачи с удовольствием выполняли свои обязанности.

Погрузившись в воспоминания, он удовлетворенно вздохнул, и я понял, что он наблюдал за тем, как обнаженные девушки кричат на колесе или деревянном столе, как они болтаются в воздухе на веревке.

— Должно быть, наслаждение, которое доставила тебе эта работа, является достаточной наградой, — вежливо и очень спокойно сказал Феофраст.

— В каком-то смысле, да — я же тружусь на общее благо! Эти показания будут оглашены на суде. Не все доверяют словам раба. Нам нужны показания граждан. Знатных людей, которые будут говорить внятно и правдиво, а также произведут хорошее впечатление. Вот мы и пытаемся выяснить, кто еще там был.

— Толпа — это всегда препятствие, — предположил Феофраст. — К тому же, дело, видимо, было поздней ночью. Темень, шум, всюду толкутся люди… Да, природа вашего затруднения вполне понятна.

— Ты прав. Вижу, свои бордели вы знаете хорошо, — хмыкнул Ферамен. — Да, всех не выследишь. Беда в том, что собралась толпа — это ты верно отметил, — толпа пьяных, довольно внушительная. Каждый может сказать, что он не уверен, кто там еще был, такой стоял шум и гвалт. Люди разбрелись по комнатам, кто-то ушел раньше, кто-то позже. Некоторых вообще будет нелегко разыскать, мы их не знаем. Есть, например, некий македонский воин — ветеран, наверное. Молодой мужчина, который, видимо, участвовал в походах Александра и был ранен копьем. Нам известно лишь, что он находился в публичном доме. В Афинах полно македонцев, многие из них ветераны.

— Если македонец нарушил закон, он должен быть наказан. Кроме того, если солдат стал свидетелем преступления, то его долг — рассказать об увиденном, — сухо и беспристрастно произнес Аристотель. — Найдутся такие, которые посоветуют вам не злить Антипатра и не трогать македонских воинов, но знаю, что вас такие соображения не остановят. И я уверен, что вы можете положиться на справедливость Антипатра.

На лице охотника за свидетелями мелькнула растерянность.

— Мы используем всех, кого сможем найти, — сказал он. — На голове у этого македонца был дурацкий венок, поэтому люди не рассмотрели его лица хорошенько. Но все присутствующие обязаны рассказать о том, что знают. Теперь мы увидим, кто истинный патриот — город нуждается в хорошей чистке. И в новых вождях! Это самое главное — новые вожди и новый дух!

— Афины славятся своими вождями, — возразил я.

— Славились, — не без горечи поправил Ферамен. — В последнее время Афины не избалованы достойными людьми, и, видя это, я сам иногда хочу попробовать силы в политике. Демосфен, возможно, и заслужил право носить золотую корону, но как он дискредитировал себя! Своими разговорами довел нас до битвы при Херонее, а сам сбежал с поля боя! Он неоднократно принимал деньги персов и продолжает брать взятки при каждом удобном случае. Что же касается Гиперида — этот после Херонеи просто сошел с ума. Предложил даровать рабам и чужеземцам гражданство! Совсем спятил. Он тратит на баб столько сил и денег, что перестал быть мужчиной.

— Ты замечательный оратор, господин, — учтиво проговорил я. Столь неприятен был мне этот человек со своими разглагольствованиями, что от него вполне могла разболеться голова. И все же она не болела, хотя я долго просидел в комнате (и даже, обнюхал ее, как собака, говоря словами маленькой Хариты). Если бы в этом андроне когда-нибудь была хоть капля цикуты, у меня бы, конечно, уже ныло над глазами и переносицей. Я постарался сосредоточить внимание на Ферамене, который ждал, что я еще скажу. — Ты так хорошо говоришь, что я, право, удивлен, почему не ты возглавил обвинение.

Мой комплимент достиг цели. Ферамен ухмыльнулся и опустил глаза.

— Я говорю прямо, — признался он. — Для простого человека у меня неплохой навык выступлений перед публикой. Я без труда нахожу сильные слова. Особенно, когда мной движет любовь к Афинам. Сам не знаю, как, они приходят сами собой. Но, — спохватился он, — главный обвинитель — это, безусловно, Аристогейтон. Манфий помогает ему писать речи. И Эвфий. Эвфий — выдающийся оратор. А Эвримедонт, знаток Элевсинских мистерий, всегда готов дать им совет по любым религиозным вопросам. Никому не хочется сердить Эвримедонта. Он важный человек, вероятно, будущий жрец Деметры…

Едва он успел договорить «Деметры», в прихожей раздался громкий шум. В андрон вбежал младший раб, который все это время стоял в коридоре возле дверей, завороженный властными манерами Ферамена.

— О, помоги! — вскричал он, обращаясь к привратнику. — Я пытался его остановить, а он все равно вошел…

Привратник распахнул дверь, и в комнату вошел — почти ввалился — запыхавшийся слуга, а за ним незваный гость. Эргокл.

— Зачем ты здесь, господин? — требовательно спросил привратник.

— С дороги, ты! — Эргокл решительно оттолкнул слугу. — Я желаю говорить с Критоном, — объявил он. — Я этого так не оставлю, ясно?

Ферамен, недовольный тем, что его тираду прервали на середине, встал и обратился к гостю:

— Чего ты так не оставишь, приятель? Я не потерплю, чтобы меня перебивал какой-то скандалист!

— Ты не Критон! — Эргокл отступил на шаг, но даже не подумал удалиться. — Кто ты такой, что ты здесь делаешь?

— Мы пришли к Критону, но его не оказалось дома, — ответил Аристотель, словно вопрос был обращен к нему. Он с радостью поднялся, я последовал его примеру. Ферамен невозмутимо уселся в кресло, глядя на Эргокла, который слушал учтивые объяснения Аристотеля. — Критона не было, и мы уже собирались уходить, когда пришел Ферамен Афинский. Цель своего визита он изложит сам.

— Я, — сообщил Ферамен с высоты своего великолепного кресла, — ищу свидетелей богохульства, совершенного в публичном доме Трифены. Ты был там? Можешь ли назвать кого-нибудь?

— Какая наглость, первым делом спрашивать меня о борделях! — В голосе Эргокла звучало негодование, а не страх. — Знай, я не тот, кто тебе нужен. Я никогда не был в доме Трифены. Кто угодно, только не я. Мне хватило той драки у Манто, — доверительно сообщил он. — А Трифена берет еще больше. Какой смысл выбрасывать деньги? Нет, я скажу вам, зачем пришел: поговорить с Критоном. Он мне должен. Если вы новые владельцы этого дома или родственники Критона, я обращусь к вам.

— Я?! — теперь настала очередь Ферамена оскорбляться. — Дела Критона не имеют ко мне никакого отношения, и, уж конечно, я не состою с ним в родстве.

— А держишься так, словно ты здесь свой: сидишь в этом большом кресле, а потом еще заявляешь, что тебя нельзя перебивать! — воскликнул Эргокл. — Можно подумать, ты у себя дома. Если ты не родственник, тогда говори — Критон твой должник? Ты претендуешь на мебель?

— Нет. Разумеется, нет, — ледяным тоном ответствовал Ферамен.

— Какое облегчение! Могу честно сказать, я беспокоюсь за финансовое благополучие этих людей и не понимаю их поведения. Ортобул был должен мне денег, ясно? И теперь я хочу их получить.