В огонь и в воду - Амеде Ашар

— Графъ, возразилъ старикъ, разсчитывать на безчестность и плутовство рода человѣческаго — все равно, что играть поддѣльными костями… совѣсть даже упрекаетъ меня, что я игралъ навѣрное.

— Я всегда думалъ, что г. Агриппа великій философъ, сказалъ, подойдя къ нимъ, Коклико, слышавшій весь разговоръ. Этотъ честно наполненный кошелекъ представляетъ то, что мы, честные люди, называемъ между собой грушей на случай жажды.

— А когда голодъ и жажда мучатъ постоянно… сказалъ Агриппа.

— То все и глотаешь, подхватилъ Коклико, опуская кошелекъ къ себѣ въ карманъ.

— Развѣ и ты тоже ѣдешь? спросилъ Гуго, притворяясь удивленнымъ.

— Графъ, я такой болванъ, что еслибъ вы бросили меня здѣсь, то я совсѣмъ бы пропалъ; ну, а въ Парижѣ, хоть я его вовсе и не знаю, я ни за что не пропаду.

И, дернувъ его за рукавъ, онъ указалъ на Кадура, который выводилъ изъ конюшни пару осѣдланныхъ лошадей.

— И онъ тоже ѣдетъ съ нами, прибавилъ онъ; значитъ, насъ будетъ трое рыскать по свѣту.

— Numero Deus impare gaudet (Богъ любитъ нечетъ), проворчалъ Агриппа, немного знакомый, какъ мы ужъ видѣли, съ латынью.

Черезъ четверть часа, трое всадниковъ потеряли изъ виду башню Тестеры.

— Въ галопъ! крикнулъ Гуго, чувствуя тяжесть на сердцѣ и не желая поддаться грустнымъ чувствамъ.

XI

Старинная исторія

Всѣ трое, Гуго де-Монтестрюкъ, Коклико и Кадуръ были въ такихъ лѣтахъ, что грусть у нихъ долго не могла длиться. Передъ ними было пространство, ихъ одушевляла широкая свобода — принадлежность всякаго путешествія, въ карманахъ у нихъ звенѣло серебро и золото, добрыя лошади выступали подъ ними, грызя удила, надъ головой сіяло свѣтлое небо, а подъ рукой были шпаги и пистолеты, съ которыми легко одолѣть всякія преграды. Они ѣхали, казалось, завоевывать міръ.

Гуго особенно лелѣялъ такія мечты, конца которымъ и самъ не видѣлъ. Красное перо, полученное когда-то отъ принцессы Маміани и заткнутое въ шляпу, представилось ему теперь какимъ-то неодолимымъ талисманомъ.

Скоро виды измѣнились и трое верховыхъ очутились въ такихъ мѣстахъ, гдѣ прежде никогда не бывали.

Коклико не помнилъ себя отъ радости и прыгалъ на сѣдлѣ, какъ птичка на вѣткѣ. Въ этой тройкѣ онъ изображалъ собой слово, а арабъ — молчаніе. Каждый новый предметъ — деревня, развалина, каждый домъ, купцы съ возами, бродячіе комедіанты, прелаты верхомъ на мулахъ, дамы въ каретахъ или носилкахъ — все вызывало у Коклико крики удивленія, тогда какъ Кадуръ смотрѣлъ на все молча, не двигая ни однимъ мускуломъ на лицѣ.

— Вотъ болтунъ-то! вскричалъ весело Гуго, забавляясь разсказами Коклико.

— Графъ, сказалъ Коклико, это свыше моихъ силъ: я не могу молчать. Примѣромъ впрочемъ намъ могутъ служить птицы: онѣ всегда поютъ; отъ чегожь и намъ не говорить? притомъ же я замѣтилъ, такъ ужъ я болванъ, что молчанье ведетъ къ печали, а печаль — къ потерѣ аппетита.

— Ну, такъ будемъ же говорить, отвѣчалъ Гуго, бывшій въ хорошемъ расположеніи духа и видѣвшій все въ радужномъ свѣтѣ; и если мы плохо станемъ расправляться съ ужиномъ, ожидающимъ насъ на ночлегѣ, тогда что подумаютъ въ этой сторонѣ о гасконскихъ желудкахъ?

— Да ихъ добрая слава пропадетъ на вѣки, вотъ что!

Двинувъ своего коня между Гуго и Кадуромъ, который продолжалъ смотрѣть на все спокойно, Коклико тоже принялъ серьезный видъ и сказалъ:

— А какъ вы думаете, графъ, что ждетъ того, кто ищетъ себѣ удачи въ свѣтѣ и у кого есть притомъ хорошій испанскій жеребецъ, который такъ и пляшетъ подъ сѣдломъ; шпага, которая такъ и просится вонъ изъ ноженъ, а въ карманѣ добрыя пистоли, которыя такъ и хотятъ выскочитъ на свѣтъ Божій?

— Да ждетъ все, чего хочешь, отвѣчалъ Гуго.

— Такъ значить, еслибъ вамъ пришла фаетазія сдѣлаться императоромъ требизондскимъ или царемъ черкесскимъ, вы думаете, что и это было-бъ возможно?

— Разумѣется!

— Ну, не надо забирать такъ высоко, графъ, не надо преувеличивать!… это, мнѣ кажется, ужь слишкомъ много… А ты какъ думаешь, Кадуръ?

— Безъ помощи пророка, дубъ — все равно, что травка, а съ помощью пророка, песчинка становится горой…

— Слышишь, Коклико! моя воля будетъ именно такой песчинкой, а въ остальномъ поможетъ моя добрая звѣзда.

— Ну, и я немного помогу, графъ, да и Кадуръ также не прочь помочь; правда, Кадуръ?

— Да, отвѣчалъ коротко послѣдній.

— Не обращайте вниманія, графъ, на краткость этого отвѣта: у Кадура хоть языкъ и короткій, да за то рука длинная. Онъ изъ такой породы, которая отличается большой странностію — говорить не любитъ…. Огромный недостатокъ!

— Котораго за тобой не водится, мой добрый Коклико.

— Надѣюсь! ну, вотъ, пока мы ѣдемъ теперь смирненько по королевской дорогѣ, по хорошей погодѣ, которая такъ и тянетъ къ веселымъ мыслямъ, почему бы намъ не поискать, какъ бы устроить предстоящую намъ жизнь повеселѣй и попріятнѣй?

— Поищемъ, сказалъ Гуго.

Кадуръ только кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— А, что я говорилъ! вскричалъ Коклико вотъ Кадуръ еще сберегъ цѣлое слово.

— Онъ сберегъ слово, за то ты можешь раззориться на цѣлую рѣчь.

— Ну, съ этой стороны я всегда обезпеченъ…. Не безпокойтесь!

Онъ усѣлся потверже на сѣдлѣ и продолжалъ, возвысивъ голосъ.

— Я слышалъ, что при дворѣ множество прекрасныхъ дамъ, столько же, сколько было нимфъ на островѣ Калипсо, о которомъ я читалъ въ одной книгѣ, и что эти дамы, какъ кажется, особенно милостивы къ военнымъ и еще милостивѣе къ такимъ, которые близки къ особѣ короля. Какъ бы мнѣ хотѣлось быть гвардейскимъ капитаномъ!

— Да, недурно бы, сказалъ Гуго: можно бывать на всѣхъ праздникахъ и на всѣхъ сраженіяхъ.

— А вамъ очень нужны эти сраженія?

— Еще бы!

— Ну, это — какъ кому нравится. Мнѣ такъ больше нравятся праздники. Съ другой стороны я слышалъ, что у людей духовныхъ есть сотни отличнѣйшихъ привиллегій: богатые приходы, жирныя аббатства съ вкуснымъ столомъ и съ покойной постелью, гдѣ не побьютъ и не изранятъ…. А какая власть! ихъ слушаютъ вельможи, что довольно важно, да еще и женщины, что еще важнѣй. Безъ нихъ ничего не дѣлается! ихъ рука и нога — повсюду. А нѣкоторые ученые утверждаютъ даже, что они управляютъ міромъ. Я не говорю, разумѣется, о сельскихъ священникахъ, что таскаются въ заплатанныхъ рясахъ по крестьянскимъ избамъ, а ѣдятъ еще хуже своихъ прихожанъ. Нѣтъ! я говорю о прелатахъ, разжирѣвшихъ отъ десятины, о каноникахъ, спящихъ сколько душѣ угодно, о князьяхъ церкви, одѣтыхъ въ пурпуръ, засѣдающихъ въ совѣтахъ королевскихъ, важно шествующихъ въ носилкахъ… А что вы скажете, графъ, о кардинальской шляпѣ?