Тяпкатань, российская комедия (хроника одного города и его народа) - Тихон Васильевич Чурилин

Жирофф ле ля-ля20, на лошадке, прям французинка беглиссково происхождению, обои́ – он, по паспорту Мельников, выходил под трубы на мировую арену как – мисьё Таи́ри, а она по паспорту была калуцкая мещанка Анисья Димитривна Курблитова. Цирк их стоял в Тяпкатани, днём слободный, а кулачки эти супруги обожали до последнего земного предела! Цирк ихнии, между прочим, езжал-бывал и в заграницах, соединяясь с Туруццовским цирком21; как раз оба, Таири и Алиса, вернулись только-только из Бабен-бабена, где принимали курорты: он – от толщины и от сердца; она – от излишней костяной стройности – обменивались натурой.

А на бикетном балконе, возле перилов, сидела Тяпкатанская женская знать, как рать: исправничиха Взламанцева, Иоанна Элпидифроловна, с дочерьми Натой и Ватой, малых летов; Волександра и Вольга Васильевны Чудилины с сынками: Тимкой и Никой22, емназистами предготовительного классу; Чудилина жёны – Андрея, Иванфанасча, Луки; Эншаковы-жёны, Акимовы-девки, Эх’иумновы жёны и барышни, Нина с Верой и Эншакова Софе́я, толстенная, вся – задница, живот и две чугунные сиси (но – сто тыс при́даного!!), Оплаксина, а́глицкая дама Агния Лавровна, жена земского, Чулчиха, Клоддина, мессалинка – а за ними как дэмоны, как Георгий Победоносцы, на охране и защите: ошу́ю – сам исправник Палвладимирч Взламанцев, одесную – тонкий (есенинско-васильевского23 образа) молодец в полуофицерском пальте – Георг Элпидифлорович Ленско́й, околодочный-барин, брат сестры своей и жены ЕВБ П.В. Взламанцева. И совсем в таинстве, тайнообразующе, в статском кустюме, и в длиннорясном пальте, сам игумен о. Ворисий24 и с ним две верных личарды: стар-свечник-скопец Безбородый и, как ассирийский жрец с длинной и лоснящейся завитками чорной бородой – отец-економ Бессеребреняк – обои́ в партикулярном: в поддёвках до полу и в сапогах начищенных, как летний месяц.

Дамы – грызут орешки, миндаль, лонпасе. Поизячные – кушают пастилу и крымские яболочки. Мужчины курят папиросы. Монаси – ничего не приемлют: зрят.

А зреть есть что: стены слились, как тучи бурные въехали друг в друга и бьются мрачно, теперь тихо, молча, люто. И видно – чёрная кость, насев и осев, как чугун и железо – бьёт, побивает белую кость. Мужички-дурачки, озверев, вспомнили добрую старь, когда пере́дки-стрельцы бунтовали в Москве, в Пскове, в Новгороде, Тонбове, Вранеже, Казани, Сарыни и иных воеводствах, бббили в медные лбы боляр, воевод и всей белой кости, крушили – и такожде, как и ныне, тучей насев и осев – кончали их житие, ам-минь!

И в сеей реминисценции25 происходили теперь незаконные дела: то там, то здесь вспыхивали лысины боя, глянь-глянь, а тамотко выбросило поконченника, Маллакыча, Маллаковской ямщицкой династии перьвенца, молодца 18 лет, отец членправление Волостного слободского подмонастырного! Глянь-поглянь, а там волокут в сторонку ещё пущий труп – Гиримеринова среднего сынка кокнули насмерть – этому и все 25 роков веку пролетело; был бел и румян, чернобров, лицом матов и ох, как сладостно на ливенках разливанный марш Славороссии отгремливал, прямо драгунский трубный оркестр! А вон в тей лысине и боле ещё смятение: утаскивают господина Исресского Пантилиймонта Юрьевича, самого писмоводителя пристава 2-го стана Тяпкотанского уезда, юриста и мудреца, Задеку! Но когда вытащили и протащили вблизе, Эншаковых молодца-сына ихнего, шестопалого, одного из братьев, только что с похвальным листком окончившего Уездное – балкон зажжужжал, Эншаковы жёны и девки взгремели плачем и охом, как молония мигнул околодочному исправник, как фельд-курьер помчался на казённой паре Ленско́й в город – а туча мужицкая не разошлась, а затянув лысины, наседала всё пуще и пуще и билась и лезла и била и грозила умертвием всем.

На балконе:

– Ах-хххо-ххо, ххгаа!! Ххххррр, ги-и-и-и!! Аххх-ха-хо-оооо, а-ааааа!!! Ыыыы-ыииии!!!! – это животным воем оплакивала севшая прямо на пол Эншаковская мать – сына. Ой, ккакой уж-жас, как … уж!!!

– Да ведь этт-этто-о … пугаччёввщиина!!

– Пааа-ввел! Пааав … Пооль!!! Однаакоо?? ..

– Хорошш, хорошш, Жанна, я уже .. ссейччасс их мерррзавц!!.. – Вольгушк … Вольг … мне нехорошо … да и Тимочьк, вон, синий .. уидём!! – Ахх, Всашша, д’ знаю я, д’ мой анчутка то, смотри, трясётся весь, влип в перила … Никооолкааа!! Ни-и-кооолкааа? – Д’ ни пойду … ни пойддууу!!! – Аггггххаааоооо!! ооооий, уаааааааий!! Уыыыы-ы!!

– Да подымите её!! да подымите её!! вот у меня спирт .. нать … нать …

– Нну, пааайдёмтеээ вниз, гаааспадда … медам … – Ооотец, а, оотецц, нехорошшо вышло т’, не хххорр, кха, кххга, хха! .. – Поидёмте, братие, пойдёмте восвояси, сотворим благо, а то пххх, пххга, кхха, сичас … Дзвянь .. Дзвянь .. Дзвянь. Дилинь-дилинь-дилиндилин, дддиии!! Ррррдддрыдтпдрррр!! Дрррр трррр .. дррытрррттнтти!

– Ппппожжарррини ппррриехххелиии, сиччьесс!!

Мчатся кони, вьются кони, грохочут колеса колесниц невидимкою солнце освещает поезд летучий26, впереди коего летят, как борзая, как вихорь, лёгкие беговые дрожки, а на них могучий момунентальный статуй Ахты́, бранд-мейстера и вождя пожарной команды в сиреневом мундире с ясными, как маленькие солнушки, пуговицы. А к спине его прилип, как полип к носовой внутри, как пузырь богровосиний Ивашь Пискарь, его вестовой и деньщик. Широка и мощна эта сиреневая тунба, трубецкого зодчего как бы производства чугунный портрет его безвеличеству Александра Мокротворца Третьего27. А за ним дребезжа и рыча и дрязгая металлов насосов мчатся три машины, ещё два полка с лестницами и мешками с песком и прочим инвертарём пожарного дела. Мчатся одна за другой зелёные водяные бочки – десять дрог. И пожарная колесница полна богров, топоров, ломов трясущихся и прыгающих в ней, как дьяволы на масленице, разыгравшиеся в заговенный день пред великим постом. Несущие кони – огромны, рыжи, мостодонтноподобные28 их ножищи тысчепудовы, их копыта с подковами – прямо банные чорные шайки, налитые до верху остывшим от скуки и жиру свинцом и рыжим железом.

– Тпррррр! Тппррррр-прру! Стооой-й-й – команда Ахты.

Трарара-ри-и-и-и-и-и-и! Ри-и-и! Риририии …

– Трескучий плач и медный ор передового горниста.

И полил дождь воды с трёх сторон на стену чёрной кости, да такой!! Как бы горело самое полицейское Управление и Казначейство! Побелела, как в майский великий ливень, заблестела и потопилась стена. Вон, мокрые, но живые, бегут, бегут, бегут, бегут бегунцы белой кости стены; но передовые бойцы ихние: Гиримеринов старшой, Хламыч, четыре монаха, Ослябепересветовские потомки, как зубы верхние с нижними сцепились и не отрываются от нижних, молотя кулаками, мокрые как водяные, белые уже как мельничные деды свирепые, как белые медьведи в случку, а чорные первые ряды бьют, бьют и бьют их радушно ответно, не отступая перед страшным потопом, свистящим из трёх брандпойстов на них с трёх сторррон – во имя отца! и ссссс … сссннаа! и св … святого духхха!!

– Делодрянь! Дддделодрянь, Тяпкатань!

Разничтожит чорная кость белой кости останного сына: весь в крови Гиримеринов старший – а бьётся как лев; и слуги верные, побратимы в кулачках, бьются и рвут зубами шеи, носы и уши мужичкам-дурачкам, чёрной кости, четыре Пересвета-Осляби и подкулашник, лихой – Хламыч. Хррррр!! Гррры-ыы! Бак, бак, бббаак! Хрясссь. Хрррррясссь! Ббббакк!

У дверей мертвецки тихого, но уже взбуженного бикета, штаб: Взламанцев П.В. Игупповв, Вас. Павл. (помочник), Ланско́й Г.Е. Подмонаревский-Честь, Пётр Петр (пристав 1 ст.) Алексиев-Божий М.П. (следователь) Мельников Ив. Ив. (он же Таири, дирехтор цырка) Заморозов, Ефимлазрыч, (городская голова) Камаринский Фёд. Кузм. (гробовщик) Чудилин Андр. Первозваныч