Гараж. Автобиография семьи - Михаил Александрович Ширвиндт

плохая и маленькая, но завтра им дадут хорошую. Тогда у нас будет три, одна хозяйственная. Сейчас Шурка играет в волейбол, поужинали. В 9 часов вечера у озера какой-то академик будет рас сказывать о дельфинах, пойдём.

Ну, целую!

Привет Мише!

P.S. Тут живут три приехавшие собаки, так что можно было взять с собой Антона.

Н.Б.: Однажды Зяма, я и наша с Шурой собака Антон отправились на машине на Украину, под Ахтырку, в один из лагерей Дома учёных. Мой муж и жена Зямы должны были подъехать позже: Шура в это время снимался в Харькове в фильме по пьесе Мольера «Мнимый больной», а у Тани был очередной съезд партии, на котором она работала синхронным переводчиком с арабского.

Всю дорогу Зяма читал мне стихи Давида Самойлова (он готовил программу и знал всего его наизусть). Под вечер мы поняли, что засветло до лагеря не доберёмся, и въехали в город Тростянец.

В гостинице на вопрос, сколько нас человек, Зяма ответил:

– Дама, я и собака.

И нам вынесли три комплекта постельного белья!

Отвели нас в единственный в этой гостинице номер. В нём стояли 12 кроватей с панцирными сетками и одна тумбочка. Слава богу, других постояльцев не оказалось. Пол был покрыт дохлыми мухами – видно, их травили, но, не надеясь, что гостиницу кто-нибудь посетит, выметать не стали. Тут нам пригодился третий комплект белья: простыню мы свернули несколько раз и, накрыв ею мух, соорудили лежанку для Антона.

В лагере нас уже ждали приехавшие раньше Булат Окуджава с Олей и сыном Булькой. Все мы жили в палатках. Как-то утром после ночного проливного дождя пошли купаться. Подходим к речке Ворскла и ничего не можем понять: она вся розово-красная. И только приблизившись, увидели, что она покрыта яблоками! Ливень сбил их с деревьев окрестных садов. Купаться было – сплошное удовольствие: плывёшь и откусываешь очередное яблоко!

Кормили нас изумительно: ставили на стол тазы с творогом, крынки с молоком (с соседней фермы), тёплый хлеб, фрукты и ягоды. В лагере ввели сухой закон, но у нас, естественно, с собою было. По блату мы пристроили наши бутылки с алкоголем в холодильник столовой. Периодически мы их оттуда забирали и переливали содержимое в привезённый Гердтами с гастролей в Японии огромный термос. Когда раздавался гонг – призыв к трапезе, все шли к накрытым столам, а мы бежали к своей палатке, где был термос, пили ледяную водку, после чего, стараясь ни на кого не дышать, спешили в столовую закусывать.

А.Ш.: В лагерях Дома учёных стояли обычные палатки, и только Олина, поставленная Булатом, была помесью мемориала с кладбищем. Она тут же обрастала гирляндами живых цветов. Обязательно вешался недоразбитый, спёртый откуда-то колокол. Однажды наш внук Андрюша, которому тогда было лет пять, видя страсть Ольги к этому бессмысленному дизайну, сделал для неё из рябины и маленьких желудей бусы. Остатки этих бус до сих пор висят у неё на кухне под лампой.

Из бардачка Александра Ширвиндта

Много мы пошастали уютной компанией по так называемым лагерям Дома учёных. Учёным, в отличие от артистов, необязательно отдыхать на глазах восторженной публики. Они придумали свои лагеря на все вкусы: Чёрное море – Крайний Север – крутые горы – тихие озёра и быстрые реки… Природа – разная, быт – одинаково суровый: палатки, столовка на самообслуживании, нужда под деревом…

Обычно наша компания пробивалась на турбазы не скопом, а индивидуально. Чтобы не потеряться, перебрасывались почтовыми посланиями.

Например, турбаза недалеко от городка Стренчи. Мы с моей женой Татой, добавив одну букву, незамысловато сообщаем, что «место Встренчи изменить нельзя». И получаем от Оли и Булата намного изысканнее:

Радость Встренчи, боль утраты —

Всё прошло с открыткой Таты.

На открытку я гляжу

И в палатку захожу.

С ней под толстым одеялом

Вместо грелки я лежу.

Если Булат с Олей и Зяма Гердт с Таней приезжали раньше, то тут же телеграфировали:

Мы такие с Таней дуры —

Невзирая на Булата,

Вместо чтобы шуры-муры,

Всё мечтаем Шуры-Таты.

Чтобы не сбиться с маршрута, телеграфировали друг другу прямо с трассы.

Окуджава – нам:

Прекратите этих штук —

Мы почти Великих Лук.

Проезжая стольный град,

Будем видеть очень рад.

Я – им:

И от нас большой привет.

Все разъехались по свет.

Миша – Ялта, Таты – нет.

Шура пишет вам ответ,

Завернувшись в Зямы плед.

На подробность денег нет.

На некоторых турбазах были строжайшие правила пребывания. Собак и детей – ни-ни. Наша чистейшая полукровка Антон и изящнейшая окуджавская пуделиха Тяпа жили полнейшими нелегалами и вынуждены были дружить и переписываться, в смысле сочинять послания.

Ахтырка, Украина, – Антону Ширвиндту:

По дороге на Хухры,

Там, где ямы и бугры,

Наши рожи от разлуки

И печальны, и мокры.

Ваша Тяпа

При этом хозяева всё время мечтали о мясе. Шашлык был по ведомству единственного лица кавказской национальности в нашей лагерности – Булата. В процессе подготовки – священнодействия – к нему лучше было не подходить и не раздражать его местечковыми советами. Он сам ехал к аборигенам, сам выбирал барана – уже не помню, но очень важно, чтобы баран был то ли недавно зачем-то кастрированный, то ли вообще скопец от рождения.

Наконец Булат говорил, что баран отобран, зовут (вернее, звали) его Эдик и вечером тело Эдика привезут. Разделывать будем сами, под его руководством.

Аборигены привезли Эдика и подозрительно быстро слиняли. Полночи разделывали Эдика – он разделываться не желал: кости и кожа составляли всю съедобную массу старого кастрата. И Булат сказал, что мы ни черта не умеем и наша участь – сушить с бабами грибы.

Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни»

М.Ш.: О поездке с Гердтами в Нижнюю Эшеру писали в книгах и папа, и я.

Из бардачка Александра Ширвиндта

Звонит Зяма: «Всё! Срочно берём жён, детей – и поехали». Нижняя Эшера. Недалеко от Сухуми. Красота невообразимая… У нас с женой и сыном какой-то сарай. Зяме с Таней и Катей