Гараж. Автобиография семьи - Михаил Александрович Ширвиндт

было либо клянчить в УпДК – Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса – и покупать в четыре цены, либо заказывать тем, кто едет за границу (где таких машин уже просто никто не помнит), записав на листочке марку, модель, точное название детали и так далее. Но всё-таки Зяма упорно на ней ездил.

Зямина езда на этой «вольве-Антилопе-Гну» подарила мне несколько дней «болдинской осени». Осенью Зяма немножечко зацепил своей «вольвой» какого-то загородного пешехода. Пешеход почему-то оказался недостаточно пьян, чтобы быть целиком виновным. Нависли угроза лишения водительских прав и всякие другие неприятные автомобильные санкции. Мы с Зямой взялись за руки и поехали по местам дислокации милицейских чиновников, где шутили, поили, обещали и клялись. Но размер проступка был выше возможностей посещаемых нами гаишников. Так мы добрались наконец до мощной грузинской дамы, полковника милиции, начальницы всей пропаганды вместе с агитацией советской ГАИ. Приняла она нас сурово. Ручку поцеловать не далась. Выслушала мольбы и шутки и, не улыбнувшись, сказала: «Значит, так: сочиняйте два-три стихотворных плаката к месячнику безопасности движения. Если понравится – будем с вами… что-нибудь думать».

Милицейская «болдинская осень» была очень трудной. В голову лезли мысли и рифмы из неноменклатурной лексики. Но с гордостью могу сообщить читателям, что на 27-м километре Минского шоссе несколько лет стоял (стоял на плакате, разумеется) пятиметровый идиот с поднятой вверх дланью, в которую (в эту длань) были врисованы огромные водительские права. А между его широко расставленных ног красовался наш с Зямой поэтический шедевр:

Любому предъявить я рад

Талон свой недырявый,

Не занимаю левый ряд,

Когда свободен правый!

Это всё, что было отобрано для практического осуществления на трассах из 15–20 заготовок типа:

Зачем ты делаешь наезд

В период, когда идёт

Судьбоносный, исторический

XXIV партийный съезд?

Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни»

А.Ш.: С Зямой было непросто. Будучи человеком темпераментным, он часто не по делу обижался, ошибался в людях, но при такой веерной талантливости – актёрское дарование, необыкновенная музыкальность, бархатный голос, тонкая ирония, фонтанирующее остроумие – можно было простить всё. Он ещё и пьесы писал! Кроме того, Зяма обожал обустраивать своё жилище. В доме были туалетный столик, который он смастерил, и выпиленная им лампа. А в лагерях от Дома учёных Зяма за считаные минуты сколачивал у палаток скамейку и стол.

При Доме учёных было что-то вроде туристического клуба, и все доценты и академики записывались по вкусам в летние лагеря на речках и озёрах где-нибудь на юге или в Прибалтике. И брали с собой нескольких артистов якобы потому, что любят, а на самом деле – чтобы шутили и пели. Мы ездили, кажется, четыре раза: дважды в Прибалтику и по одному разу на Валдай и куда-то под Полтаву. Сами ставили палатки. Можешь не можешь – как поставил, так и живи.

Н.Б.: Нам давали там только палатку и раскладушку с постельным бельём. И три раза в день кормили. Сначала в этих лагерях удалось прописаться Зяме Гердту и Булату Окуджаве. Постепенно они протащили туда ещё несколько человек, в том числе и нас. А мы потом уже брали с собой и Державиных. Из нашей компании по праву, как учёные, там находились только физики Серёжа и Таня Никитины.

А.Ш.: Каждый день в столовке дежурили по двое отдыхающих – подметали пол, накрывали столы, подавали еду и так далее. Нам с Зямочкой выдавали фартуки, и нужно было резать хлеб и орать на всех, чтобы убирали за собой. По вечерам все частенько собирались у костра и пели песни. И даже Булат, который делал вид, что терпеть этого не может, пел. А Зяма читал стихи.

Н.Б.: Однажды мы с Зямой и его женой Таней поехали в Латвию на глубоководное озеро Свенте. Было довольно холодно, влезать в озеро никто даже и не пытался. Учёные весь день резались в карты. Таня, которая командовала всей нашей жизнью, объявила:

– Всё! Утром купаемся в озере. Никаких выпиваний, только лес и рыбалка.

По утрам к этому озеру вообще страшно было приблизиться, но нам приходилось в нём мыться. Через несколько дней наших мучений Таню, переводчика с арабского языка, вызвали в Москву по работе. Мы поехали провожать её в аэропорт. Убедившись, что Таня улетела, мы заехали в магазин, накупили разных напитков, и началась у нас прекрасная жизнь: выпивали, играли в карты. К озеру мы не подошли больше ни разу – ходили грязными, но счастливыми. Сохранилось моё письмо того времени домой.

Из бардачка Наталии Белоусовой

Дорогая мама!

Наш лагерь в 12 км от литовского города Зарасай. Город сказочный, на трёх озёрах. Гердты говорят, не хуже, чем швейцарские. Два дня строимся: столы, скамейки, умывальник и шкафчик. Строят Шура с Зямой, а мы с Таней руководим. Поселились на самой окраине лагеря, чтобы подальше от людей, хотя они очень милые и угощают всё время то рыбой, то грибами, то арбузом, то водкой, а то рассказами. Грибы, говорят, есть, но не очень много. Я нашла четыре белых по дороге в столовую. А малина в этом году ранняя, и было её мало. Сейчас только черника и брусника. Озеро чудесное, но вода холодновата. Над палатками натянули тент на случай дождя. Еда необыкновенная, и не на тарелке подают, а ставят на столы кастрюли с супом, овощи, мясо, творог, масло, сметану, варенье – всё в неограниченном количестве, ешь сколько влезет. А влезает удивительно много. Едят тут из одной тарелки, хотя все, кроме нас четверых, профессора и академики, а дежурные (скоро и мы будем дежурить) только ходят и смотрят, какая миска пустеет, и ещё приносят полную. Даже Шурка, который во всех домах отдыха худеет и почти ничего не ест, пока кладёт себе и мне раза в три больше, чем может съесть человек, а мы всё съедаем. Потом встаём, говорим: это в последний раз – а через четыре часа всё повторяется. Сон тоже какой-то страшный: в 22:30 ложимся, минут 10 чтения при свече, и засыпаем. И до восьми, так как в девять – завтрак, а перед ним нужно искупаться. И потом, после обеда, уже второй день спим по три часа.

У нас очень уютная польская палатка с окошком, полом и вся на молниях, новые тюфяки и красивые ватные одеяла, раскладушки, стульчики. У Гердтов пока