Черный - Ричард Райт

Я учился в восьмом классе, дни текли своей чередой, голод по-прежнему преследовал меня; я все отчетливей начинал понимать себя. На уроках я томился от скуки, раздумывая обо всем на свете, мечтал. Однажды вечером я вытащил свою тетрадь для сочинений и решил написать рассказ, толкнуло меня к этому не что иное, как безделье. О чем же мне писать рассказ? Постепенно родился сюжет — про злодея, который хочет отнять у вдовы ее дом, придумал и название: "Пол-акра заколдованной Дьяволом земли". Рассказ получился зловещий, таинственный, со всякими ужасами и страстями, под стать моему тогдашнему настроению. Закончил я его быстро и стал думать, что же делать с ним дальше.

Отнесу-ка его в негритянскую газету!.. Я решительно вошел в редакцию и сунул свою истрепанную тетрадку человеку, который назвался редактором.

— Что это такое? — спросил он.

— Рассказ, — сказал я.

— Репортаж?

— Нет, я его сам придумал.

— Ладно, я прочту, — пообещал редактор.

Он бросил тетрадку на стол и, посасывая трубку, глянул на меня с любопытством.

— Прочтите его сейчас.

Он широко раскрыл глаза. Я не имел представления о том, как делается газета. Я думал, вот редактору приносят рассказ, он его тут же читает и говорит «да» или «нет».

— Я прочитаю и скажу тебе свое мнение завтра.

Я был разочарован: я так старался, а ему все это совсем не интересно.

— Отдайте рассказ, — сказал я, протягивая руку.

Он взял тетрадку и прочитал страниц десять.

— Заходи завтра, ладно? Я его вечером дочитаю, — сказал он.

— Ну ладно, — смягчился я. — Зайду завтра.

Я ушел, убежденный, что рассказа он не прочтет. Куда нести рассказ, когда он его отвергнет? На следующий день я снова зашел в редакцию.

— Где рассказ? — спросил я.

— В гранках, — сказал редактор.

— В каких таких гранках?

— Рассказ набран, мы его печатаем.

— Сколько я получу? — в волнении спросил я.

— Мы за рукописи не платим, — сказал он.

— Но газету-то вы продаете, — пытался я рассуждать логически.

— Продаем, но газета-то у нас еще совсем молодая, — объяснил он.

— Вы просите меня отдать вам рассказ даром, а сами берете за свою газету деньги, это как же?

Он засмеялся.

— Слушай, ты только начинаешь писать. Мы тебя напечатаем, читатели узнают тебя — разве этого мало?

— Но если рассказ хорош и вы его продаете читателям, значит, мне причитается часть денег, которые вы на нем заработаете, — настаивал я.

Редактор снова засмеялся, и я понял, что здорово его позабавил.

— Я дам тебе кое-что поценнее денег, — сказал он. — Я помогу тебе научиться писать.

Я остался доволен, хотя и считал, что меня надули.

— Когда вы напечатаете рассказ?

— Я разделил его на три части, — сказал он. — Первую напечатаем на этой неделе. А скажи-ка мне вот что, будешь вести у нас хронику? Плата построчная.

— Я работаю утром и вечером за три доллара в неделю, — сказал я.

— Да, такую работу бросать не стоит, — сказал он. — А что ты собираешься делать летом?

— Ничего.

— Зайди ко мне, когда будешь искать другую работу. И напиши еще несколько рассказов.

Через три дня ошарашенные ребята из нашего класса подошли ко мне с номером "Южного вестника".

— Неужели это ты написал? — спрашивали они.

— Я.

— Зачем?

— Захотелось.

— Откуда ты все это взял?

— Придумал.

— Не может быть, ты списал из какой-нибудь книжки.

— Тогда бы рассказ не напечатали.

— А зачем его напечатали?

— Чтобы люди читали.

— Кто тебе велел писать?

— Никто не велел.

— Так почему же ты его написал?

— Захотелось, — сказал я снова.

Они были убеждены, что я их обманываю. В школе мы не проходили литературу: такого предмета, как американская или негритянская литература, у нас сроду не было. Ребята не понимали, как это кому-то может прийти в голову написать рассказ, не понимали, почему я назвал его "Пол-акра заколдованной Дьяволом земли". Но еще меньше они были способны понять душевное состояние, которое побуждает человека писать. Они смотрели на меня новыми глазами, отчужденно, подозрительно. Я-то, сочиняя рассказ, надеялся стать им ближе — и вот непоправимо отдалился.

С домашними получилось и того хуже. Как-то утром бабушка вошла ко мне в комнату и села на край кровати.

— Ричард, что это ты такое написал в газете? — спросила она.

— Рассказ.

— Что за рассказ?

— Обыкновенный рассказ.

— Говорят, его печатали три раза.

— Это один рассказ, его просто разделили на три части.

— А о чем он?

Я увиливал от ответа, желая избежать религиозного спора.

— Ну я просто придумал историю, и все.

— Значит, это ложь, — сказала она.

— О господи, — сказал я.

— Если будешь поминать имя божье всуе, убирайся из моего дома, сказала она.

— Бабушка, ну, пожалуйста, не сердись, — взмолился я. — Просто очень трудно объяснить, что такое рассказ. Все понимают, что ничего этого на самом деле не было…

— Зачем же писать о том, чего не было?

— Чтобы люди прочли.

— Это все измышления дьявола, — сказала она и вышла из комнаты.

Мать тоже расстроилась.

— Надо быть посерьезнее, сынок, — сказала она. — Ты уже большой, и, если люди будут думать, что ты с приветом, тебе не найти работы. Представь себе, школьный инспектор предложит тебе место учителя в Джексоне и вдруг узнает, что ты пишешь рассказы…

Я не мог ей ничего ответить.

— Все будет хорошо, мама, не волнуйся.

Дядя Том тоже был удивлен, но обрушился на меня с уничтожающей критикой и презрением. В рассказе нет никакого содержания, заявил он. И кто придумал его так назвать — "Пол-акра заколдованной Дьяволом земли"! Тетя Эдди сказала, что произносить слово «дьявол» — грех и что вся беда в том, что меня некому наставить на путь истинный. Во всем виновато мое воспитание, утверждала она.

В конце концов меня довели до того, что я вообще ни с кем не хотел говорить о рассказе. Ни одна живая душа — кроме редактора негритянской газеты — не подбодрила меня. Ходили слухи, что директор школы хочет знать, почему я употребил слово «Дьявол». Я начал чувствовать себя преступником. Если бы я тогда мог ясно представить себе масштабы моего бунта против традиций и устоев моей среды, я бы, наверное, ужаснулся и навсегда расстался с мыслью о литературе. Но я ощущал на себе только отношение тех, кто меня непосредственно окружал, и ни рассуждать, ни обобщать не пытался.

Я мечтал уехать на Север и писать книги, романы. Север представлялся мне землей обетованной, где все не так, как здесь, и откуда мне было знать, как глубоко я ошибался. Но, вообразив однажды страну, где все возможно, я жил надеждой туда попасть. Откуда же взялась у меня мысль о том, чем заняться в будущем, о бегстве из дому, о создании чего-то такого, что поймут и оценят другие? Конечно, я начитался Горацио Элджера, начитался макулатурных романов и повестей, проштудировал уэллингфордовскую серию о том, как можно быстро разбогатеть, однако у меня было достаточно здравого смысла, и я не надеялся стать богатым — даже моему наивному воображению эта возможность представлялась более чем отдаленной. Я знал, что живу в стране, где стремления черных ограничены, предопределены, и все же чувствовал, что должен уехать куда-то, что-то совершить, как-то оправдать свое существование.

Во мне зрела мечта, которую вся система образования на Юге старалась убить. Я испытывал именно те чувства, которые не должен был испытывать, штат Миссисипи тратил миллионы долларов, чтобы их подавить; я начал понимать то, что пытались задушить во мне законами Джима Кроу, я действовал, повинуясь порывам, которые по замыслу наших сенаторов-южан должны быть неведомы негру. Я начал мечтать о том, что наше государство объявило недозволенным, а школы считали преступлением.

Если бы я тогда умел рассказать, к чему я стремлюсь, кто-нибудь, несомненно, объяснил бы мне, на что я посягнул, но никто этого не знал, и меньше всех — я сам. Ребята из класса смутно понимали, что я делаю что-то не то, но не умели этого выразить. По мере того как окружающий мир становился доступным моему пониманию, я делался все более задумчивым и замкнутым, ребята, учителя говорили: "Почему ты задаешь столько вопросов? Отстань".

Мне шел пятнадцатый год, я был невежествен, как мало кто из ребят моего возраста в Америке, но сам я этого не знал. Я хотел чувствовать и жить, как мне было заказано, запрещено под страхом смерти. Где-то в черноте южной ночи моя жизнь пошла не по той колее, и независимо от моего сознания я мчался по крутому и опасному спуску навстречу катастрофе, не обращая внимания на красный свет, завывания сирен, звон колоколов и крики.

8

Снова лето. И снова я, в который уже раз, ищу работу. Я сказал своей хозяйке, миссис Биббс, что хотел бы устроиться куда-нибудь на целый день. И заработать побольше, ведь нужно одеться и купить учебники для будущего года. Ее муж был мастером на лесопильне, и она попросила его за меня.