Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

женскому профилю. По-моему, она странно сжалась, зажмурилась, словно чего-то испугалась, покусывает губы, словно больное или что-то неприятное терпит, раздувает ноздри, сопит, громко и неровно дышит. — Что с тобой?

— Тяжело, я сказала. Ты большой…

— Извини, — немного ослабляю хватку. — Эта ночь последняя, Антония. Ты спишь в моей кровати, потому что я, как гостеприимный хозяин этой квартиры, не могу выкинуть до безумия охамевшую засранку-гостью на небольшой и неудобный диван.

— Мог бы сам на нем лечь. Чего сюда приперся?

— Хм! Ты ничего не перепутала? Моя кровать, мои подушки, моя простынь и мое одеяло, а ты…

— Собственник, Петруччио?

— Люблю спать там, где гарантированно засну. К тому же клеить ноги, формируя ласты на том диване, где у меня из всего тела помещается только зад и то с большим трудом, уже не в моде и определенно не для меня. Я почти старик с подагрой и сколиозом. А это моветон, Смирнова, молодиться и юность из себя давить, при этом лихого пацана изображать! Поняла?

— Да.

Вот и хорошо!

— Я поищу тебе квартиру, Ния, если сама не в состоянии. Хочешь от родных уйти, а боишься проявить смекалку. Есть ведь сайты или мобильные приложения по продажам и арендам с вполне разумными предложениями. Деловыми, милая, — голосом подчеркиваю суть объявлений, представленных на страницах тех сообществ.

— Спокойной ночи, Велихов.

— Ты, что ли, невоспитанная? Какого хрена перебиваешь? Я, бл, стараюсь, из кожи вылезаю, а у тебя только…

— Хр-р-р-р-р, хр-р-р-р-р, хр-р-р-р-р, ш-ш-ш-ш, — странно обмякает и изображает почти мужской со свистом храп.

— Спишь? — встряхиваю внезапно ставшее безжизненным крохотное тело. — Тузик? Гав-гав?

Нет — не отвечает! Ну, значит, блядь, я эту стерву утром удавлю и чикаться с этой бестией не буду — таким образом все проблемы и решу…

Невысокое полушарие, темно-розовый сосок и венчик сморщенных пупырышек вокруг, идеально круглая ареола и размеренное тихое дыхание. Смирнова плавно, монотонно дышит и растягивает грудную клетку, фланируя перед моим носом одной и — сука, чтоб ты сдохла — неприкрытой сиськой. А я, пристроившись на согнутых локтях и разместив свой подбородок на скрещенных пальцах, словно на удобном лежаке, слежу за каждым поднятием ее молочного купола, как за поднятием родного флага. Великолепный вид, а главное — дармовой, не платный. Подложив одну руку себе под голову, а второй придерживая одеяло где-то в районе живота, Тузик выставила одну «игрушку», которую, если она не прекратит, я в рот себе возьму, зубами прикушу и вырву розовый «звонок» себе на память:

«Ночь была великолепна, а за утренний разврат — отдельное мерси!» — «Да ладно, Велихов, бери и не благодари!».

Облизываюсь, громко сглатываю, хватаю слюни и между зубов родную пеночку гоняю, затем вздыхаю и осмеливаюсь сдвинуть одеяло, чтобы посмотреть на то, что у козы припрятано внизу.

Господи Иисусе! Трусы прозрачные, а Смирнова гладкость в интимном месте сильно уважает. Никакого кружева — как будто капроновая, прозрачная манишка на женском треугольнике. Профессионально вылизанный до блеска лобок и сложенные вместе губки, застывшие в пошловатом слове «чмок». Тоник сгибает в колене одну ножку и как будто низом поворачивается ко мне. Там все, чтоб я сдох, настолько идеально, что просто загляденье. Вот я, как озабоченный, между этих ног глазами и торчу. Поднимаю руку и, повернув ее ладонью вниз, как саркофагом над раздолбанным реактором, нависаю странно выровненной чашей над треугольником бесстыдницы-малышки. Человек — источник инфракрасного излучения, пока живет, конечно:

«Солнышко, а мое тепло к тебе туда идет?».

Тонька стонет, корчит мину и растягивает губы в глупенькой улыбке. Она, по-моему, кончает? По крайней мере, Тузику что-то нехорошее из разряда «а-а-х, да» снится? Кто ее там трогает? И без меня!

Э, милая, нет, так точно не пойдет! На своей подушке замечаю торчащий белый хвостик мелкого пера. Цепляю пальцами мелькающий кончик и вытягиваю будущее орудие пытки для развратницы-соседки, которая то ли стыд утратила, то ли головой поехала на плотском деле. По барабану мне на причины такого поведения. Сучка просит, а я могу организовать. Доставить наслаждение жаждущей ласки даме, нам умельцам ничего не стоит — хоть пальцами, хоть губами, хоть коленями, хоть взглядом, которым мы их с успехом раздеваем, выслушивая жалобный скулеж о том, что:

«Не смотри, ты же меня везде смущаешь».

Перо большое и закрученное, а от моего дыхания каждый тонкий прутик сначала сильно раздается по сторонам, а затем быстро возвращается назад.

— Держись, Тоник, — прыскаю и прикасаюсь перышком к ее соску. — Будет хорошо, любимая…

Охренеть! Такое надо бы на камеру, для будущих потомков, снять. В одну секунду полушарие вскрывается мурашками, а тело мелкой судорогой содрогается, Смирнова ойкает и тут же подставляется под ласку.

— Еще? — шепчу, посмеиваясь.

Обвожу пером вокруг, задевая каждый прыщик. Похоже, мелкой нравится. По крайней мере, от моих движений она не зажимается и не отстраняется. Вожусь, удобнее занимая вынужденную позицию на животе. Член в матрас толкается и заставляет перенести вес тела на одну бочину. Подкладываю согнутую в локте руку, щекой упираюсь в свой кулак, а пером вожу вперед-назад. Похотливо улыбаюсь и облизываюсь, как кот, заглядывающийся на большую миску со сметаной, которую он обязательно возьмет, стоит лишь немного подождать.

А Тоник чересчур отзывчивая! Любит секс без проникновения? Петтинг, например? Поцелуйчики в розовые губки и маленький пельмешек? Если да, то я вполне могу все это ей организовать. Терзаю сиську лебяжьей нежностью, а взглядом щупаю женские трусы.

— Ты уже влажная, Смирнова? — прыскаю, замечая, как спящая сводит вместе ножки, крепко стискивает бедра и подается низом на меня. — Вот так, да? Хочешь? — выдуваю в нос вопрос. — Что скажешь, Ния? — спрашиваю и тут же откланяюсь от ее лица.

Молчит, но от моих движений однозначно подтекает. Пиздец! Я половой гигант…

— Наигрался, я полагаю? — мерзавка резко отрезвляет, через ресницы, еще немного сонными глазами рассматривая меня.

Я спотыкаюсь, естественно сбиваюсь с ритма и роняю куда-то на матрас перо и тут же, по всей видимости, не сориентировавшись в сложившейся обстановке или специально, по божественной задумке, прикладываюсь ртом к ее груди и, вскинув брови, бросив почти упрашивающий взгляд о том, что сделать с ней