Государевы служилые люди. Происхождение русского дворянства - Николай Павлович Павлов-Сильванский

Патриарх отвечал царю резкой речью против местничества: от него «аки от источника горчайшего вся злая и Богу зело мерзкая и всем вашим царственным делам ко вредительному происходило: оно благие начинания, яко возрастную пшеницу терние, подавляло и не чию род со иным родом за оное местничество многовременные злобы имел, но и в едином роде такое же враждование и ненавистить содевались. Аз же и со всем освященным собором не имеем никакие достойные похвалы принести великому вашему царскому намерению за премудрое ваше царское благоволение».

Царь обратился к боярам, чтобы каждый высказал «чистосердечно свою мысль без всякого зазора». Бояре, окольничие и думные люди согласно отвечали: «Чтоб великий государь указал учинить по прошению патриарха и архиереев, и всем им во всяких чинах быть без мест для того, что в прошлые годы во многих ратных, посольских и всяких делах чинились от тех (местнических) случаев великие пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радование, а между ними было противное дело – великие, продолжительные вражды».

После этого ответа государь велел принести разрядные книги и сказал: «Для совершенного искоренения и вечного забвения те все прошения о случаях и о местах записки изволяем предати огню, чтоб та злоба и нелюбовь совершенно погибла и впредь не памятна была и соблазна б и претыкания никто никакого не имел. И от сего времени повелеваем боярам нашим и окольничим, и думным, и ближним, и всяких чинов людям на Москве, в приказах и у расправных дел, и в полках у ратных и у посольских и везде у всяких дел быть всем меж себя без мест, и впредь никому ни с кем никакими прежними случаи не считаться и никого не укорять». На это все присутствующие отвечали: «Да погибнет во огне оное, богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь да не воспомянется вовеки».

И в тот же день разрядные «записки о местах» были преданы огню в сенях передней палаты дворца. Боярин князь Долгорукий, думный дьяк Семенов, митрополиты и архиепископы «при том стояли, покамест те книги совершенно все сгорели», замечает соборное деяние.

Взамен потерявших значение разрядных книг государь повелел составить официальную родословную книгу «предбудущим родам на память». В основание этой книги положен был «Государев родословец», составленный при Иоанне Грозном. Царь повелел пополнить этот родословец всеми честными и знатными родами, поручив это дело вновь учрежденной Палате родословных дел (под начальством князя Влад. Дмитр. Долгорукого)[121]. Новая родословная книга делилась на четыре части. В первую часть должны были быть занесены княжеские и иные честные роды, которые были в высоких чинах бояр, окольничих и думных людей, а также все старые роды, которые в царствование Иоанна Грозного служили в близости к государю или в знатных посылках: в посольствах, полках или в воеводах. Во вторую часть входили роды, которые служили в таких же знатных посылках с царствования Михаила Феодоровича и были записаны в десятнях в первой статье дворян. В третью часть записывались роды, которые в тех честных и знатных чинах не были, а числились по десятням в средней да в меньших статьях. Наконец, в четвертую часть вносились все те, кто за службы отцов или за свои пожалован был московскими придворными чинами[122].

Отмена местничества объясняется упадком боярской знати. Пока эта знать была сильна, она не отказалась бы без борьбы от местничества, поддерживавшего ее значение. В конце XVI века бояре говорили: «то им смерть, что им без мест быть». Но во второй половине XVII века большая часть «стародавных честных родов» уже сошла со сцены. Местнические притязания многих представителей оставшихся знатных родов не имели опоры ни в служебном, ни в материальном их положении. Феодор Шакловитый говорил о старом боярстве, что оно представляет из себя «зяблое упавшее дерево». В царствование Алексея Михайловича выдвинулось много новых дельцов. Канцлеры этого царствования, «великих государевых и посольских дел оберегатели», Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и Артамон Андреевич Матвеев, были: первый – сыном уездного псковского дворянина, второй – сыном дьяка, служившего в Казанском дворце; прежде чем достигнуть высших чинов, Матвеев долгое время занимал невидную должность полковника и головы стрелецкого. При Феодоре Алексеевиче наибольшим влиянием на дела правления пользовались новые люди, наиболее близкие к царю: Ив. Макс. Языков и Алексей Тимоф. Лихачев, происходившие из незнатного дворянства. Языков, прежде чем сделаться комнатным стольником и затем окольничим и боярином, служил в чине «площадного стольника». «У царя Алексея Михайловича, – говорит проф. Ключевский, – не оставалось старых бояр родовитее князей Одоевских; а он и Одоевским писал, послав что было нужно на вынос и погребение одного из них: “впрямь узнал и проведал я про вас, что опричь Бога на небеси, а на земле опричь меня никого у вас нет”». В боярских книгах можно найти красноречивые отметки в этом смысле. Думные и даже простые дьяки получали поместные оклады по 1350–1500 десятин, а при именах комнатных стольников князей М. Ю. Долгорукого и П. В. Прозоровского, которые потом стали боярами, список 1670 года замечает: «поместий и вотчин нет». Этот упадок старой знати наглядно отразился на генеалогическом составе думы при новой династии. По списку 1668 года из 62 бояр, окольничих и думных дворян можно насчитать не более 28 имен старых фамилий, бывавших в думе при прежней династии, а в 1705 году находим всего 17 членов думы с такими фамилиями среди 52 бояр, окольничих и думных дворян»[123].

Местнические понятия, естественно, не сразу изгладились из жизни. Столкновения из-за мест возникали и после соборного приговора 1682 года. Не смея открыто местничаться, знатные люди уклонялись от невместных назначений под различными предлогами, за что подвергались немедленной каре. Так, в правление царевны Софии Алексеевны князь Козловский, чтобы не занять за царским столом места ниже боярина Нарышкина, возвысившегося лишь благодаря свойству с царским домом, отказался под предлогом болезни явиться ко двору. За князем Козловским «два раза посылан был дьяк, но он не поехал, а в третий раз послан дьяк и велено, взяв у него карету, привезть, неволею. Но Козловский вновь отказался за болезнью и был в черном платье, и на дворе у него кареты и лошадей не сыскано, и тогда велено было за непослушание привезти его в простой телеге. И привезен он был к Красному крыльцу, и говорено ему было, чтобы он шел вверх, но он не пошел. И тогда, по государеву указу, из телеги был взят и отнесен в патриаршу крестовую и лежал на полу многое время и у стола не сидел, и велено