Клуб юных вдов - Александра Коутс

Сначала мне не сидится спокойно, я чувствую трепыхание в груди, как и каждый раз, когда Колин рядом. Но вскоре успокаиваюсь, тело расслабляется в уютном кресле. Свет ласкает меня теплом, кожу начинает пощипывать, но не противно, не как от чего-то едкого. Такое ощущение, будто все поры раскрываются, свет проникает сквозь них и струится в самые темные, злые уголки, до которых я никогда не могла добраться.

Когда Банни возвращается, я испытываю своего рода разочарование, и если бы не услышала, как Колин встает, возможно, еще бы посидела. Снимаю повязку, жду, когда глаза привыкнут к полумраку. Все собирают свои вещи и, как зомби, движутся к двери, все, кроме Лизы, которая продолжает сидеть перед своим монитором, купаясь в сиянии.

Снаружи Банни рассаживает нас на ступеньках и просит высказаться. Марта заметно отдохнула, она использует такие слова, как «плыть» и «освобождение», а Карен от души улыбается. Банни, несмотря на то, что она сама не сидела перед монитором, радуется, упивается нашими явными достижениями и, обходя всех по кругу, нежно дотрагивается до головы каждого, словно играет в «Утка, утка, гусь».

Через какое-то время Марта встает и уходит, за ней уходит и Карен. Пока Банни подолгу задерживает каждую из них в прощальном объятии, Колин придвигается поближе ко мне.

– Что думаешь? – спрашивает он. Я улыбаюсь.

– Еще не знаю, – отвечаю я. – Но точно как-то действует.

– Да? – Он многозначительно изгибает бровь. – А я все никак не мог найти удобную позу. Все думал, как было бы забавно, если бы кто-нибудь нас сфотографировал. Мы наверняка были похожи на каких-то диких солнцепоклонников, боящихся, как ни странно, самого солнца.

Я пихаю его коленкой.

– Ты все пропустил, – говорю я. – Эта штука, между прочим, действительно работает.

Колин пожимает плечами, встает и протягивает мне руку.

– Вероятно, тебе придется убедить меня в этом, – говорит он. – За порцией брауни.

Я улыбаюсь и иду за ним к машинам, но тут понимаю, что оставила свою куртку под столом. Мы договариваемся встретиться в «Пекарне», и я возвращаюсь в ту самую комнату, где проводился сеанс светолечения.

Лиза сидит спиной к двери, экран перед ней все еще излучает яркий свет. Сначала я вижу, что повязка валяется рядом с монитором, а потом замечаю характерное подергивание плеч. Наклоняюсь за курткой и иду к двери, но тут слышу сдавленные всхлипы. Я останавливаюсь, решая, как быть. А вдруг Лизе не понравится, что я нарушаю ее одиночество? Однако все же подхожу к ней.

– Лиза? – осторожно окликаю ее.

Она вздрагивает и смущенно прижимает ладони к щекам.

– Извини, – шмыгая носом, говорит она. – Пора уходить?

– Нет, – отвечаю, садясь на стул рядом с ней. – Нет. Забыла куртку. Я… я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Лиза с трудом улыбается и стирает потеки туши.

– И зачем я только крашусь, – говорит она и смеется сквозь рыдания, смахивая темные кляксы с блузки. – Ведь дня не проходит, чтобы не плакала. Я в том смысле, что давно надо было сообразить. С тушью только хуже.

Улыбаюсь и придвигаю свой стул поближе. Я никогда не умела утешать. А вот мама была в этом мастером. Она всегда точно знала, какое количество ласки необходимо и где ее нужно применить. Нежно погладить по лбу. Уверенно сжать плечо. Похлопать по спине. Когда Ной из-за чего-то расстраивался, я делала то же, что обычно папа. Предоставляла его самому себе. Тогда мне казалось, что он именно этого и хочет, правда, сейчас я в этом не уверена.

– А ведь эта штука работает, верно? – говорит Лиза. – То есть работала… Несколько минут. Несколько минут мне действительно было… хорошо. Как раньше. Как будто ничего не случилось. Как в те короткие мгновения, когда просыпаешься. И еще не можешь понять, что реально, а что нет. Я люблю эти мгновения. Живу ради них, – грустно говорит она. – А потом встаю, готовлю завтрак и обед, обнимаю детей и рассказываю им истории об их отце. Рассказываю им то, что, как мне кажется, ему хотелось бы, чтобы о нем помнили. О тех днях, когда с ним было особенно весело, или когда он проявил особую храбрость, или особое внимание. Я делаю это, потому что хочу быть рядом с ними, я хочу, чтобы они знали: если им станет грустно, я буду рядом. Это моя работа, – говорит Лиза. – Ну, а если честно? Если бы я могла оставаться в кровати и жить только в этих мгновениях? До того, как они встанут? До того, как я им понадоблюсь? Я бы оставалась. Осталась бы там навечно.

Лиза достает из кармана платок и вытирает нос.

– Наверное, все это звучит жутко, – говорит она.

– Нет, – поспешно возражаю я. – Не жутко. Это звучит как правда.

Память возвращает меня к утренним пробуждениям после похорон – там, в коттедже. Я выглядывала из своего спального мешка на полу, обводила взглядом некрашеные стены, окна без штор, длинный пустой коридор. Задавалась вопросом, когда же Ной удосужится навесить двери, а потом вспоминала: никто их не навесит. Я одна. Это точно была худшая часть моего дня.

Я кладу руку на предплечье Лизы и принимаюсь поглаживать его сквозь мягкий хлопок джемпера. Она останавливает мою руку и слегка сжимает ее.

– Я отлично справляюсь до ночи, – говорит она. – Ночью почему-то тяжелее всего. Когда дети спят и в доме тишина. Сегодня, наверное, была худшая из ночей.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

Не хочу совать нос в чужие дела, но помню свои чувства, когда разговаривала с Колином в тот вечер у залива. Наверное, есть нечто, что обязательно нужно произнести, просто чтобы выпустить наружу.

– Да мой идиот-домовладелец, – машет рукой Лиза. – Он на лето поднимает аренду. Мы уже семь лет круглый год живем здесь, и вдруг он заявляет, что либо мы платим больше, либо выкатываемся. – Она пожимает плечами. – Я понимаю, такое случается повсеместно. Он сможет получать раз в десять больше, чем платим мы, за неделю. И все же. Горько ужасно. На несколько месяцев переехать куда-то с тремя детьми и всем нашим скарбом? Да и куда переезжать? У моей мамы не дом, а скворечник.

Лиза качает головой и наклоняется вперед. Вспоминаю, как мы с ней заговорили впервые, на скамейке напротив тренажерного зала. Она показалась мне такой собранной. А я тогда была в полной растерянности. Говорят, что скорбь накатывает волнами, что она, по сути, никогда не покидает человека. Интересно, к ней можно привыкнуть? Или она каждый раз накрывает, как цунами?

– Прости, – снова извиняется Лиза. – И зачем только я гружу тебя своими проблемами?

Я улыбаюсь.

– Уж лучше грузить кого-то, чем быть одной, – говорю я. – Разве не в этом суть? Я в том смысле, что разве мы ходим сюда не для этого? Те из нас, у кого есть выбор?

Лиза поворачивается ко мне, крепко-крепко обнимает, затем разжимает объятия и улыбается.

– Можно, я расскажу тебе еще кое-что? – спрашивает женщина. – Действительно жуткое? Иногда я смотрю на тебя, и мне становится завидно. Ты молода. То, что случилось с тобой, что случилось с Ноем, это, конечно, кошмар. Но ты справишься. Ты никогда его не забудешь, но переживешь свое горе. И из-за этого мне иногда хочется ударить тебя.

Я смеюсь.

– Давай! – говорю я, шутливо защищаясь, как на ринге. – Нападай.

Лиза легонько тюкает меня в руку.

– Не-а, – говорит она. – Ты мне слишком нравишься.

– Ты тоже мне нравишься, – улыбаюсь я.

– Спасибо, – отвечает она.

Я беру куртку и направляюсь к двери.

– Ты идешь?

– Наверное, посижу еще минутку, – отвечает она. – Не зря же платила деньги.

Она вытирает глаза и снова поворачивается к экрану. Выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, оставляя Лизу наедине с мерным, тихим гудением лечебного света.

На парковке я бросаю куртку на переднее сиденье минивэна Джулиет. Уже собираюсь сесть за руль, когда слышу позади себя голос.

Это Банни.

– Я здесь, – кричит она с переднего сиденья своей игрушечной машинки. На коленях у Банни спицы и недовязанный шарф. Она дергает головой в сторону домика. – Как там дела? Нормально?

– Ага, – отвечаю я. – Вернее, не совсем. Но к этому идет.

Банни перегибается через сиденье, открывает пассажирскую дверцу и манит меня к себе. Поколебавшись, я медленно усаживаюсь рядом.

– Ну, а ты как? – спрашивает она. – Как у тебя дела?

Пожимаю плечами.

– Нормально, наверное, – говорю я. – Лучше. Мне кажется.

– Я рада. – Она кивает. – Сначала я за тебя беспокоилась. Ты казалась мне крепким орешком, который не так-то просто будет расколоть.

– Серьезно? – смеюсь я.

Банни многозначительно поднимает брови.

– Уф! – всплескивает она руками. – Да, ты была будто в броне. У меня сложилось впечатление, что ты здорово в этом поднаторела.

– М-да, – произношу я. – Можно и так сказать.

– Я рада, что ты даешь нам шанс, – говорит она. – Это работает, если ты работаешь над собой. Разве не это тебе вдалбливали в голову в школе?

– Не уверена.