Zealot. Иисус: биография фанатика - Реза Аслан

Это не первый случай, когда Иисус, слыша чье-то заявление о нем как о мессии, переводит тему на «Сына Человеческого». После исповедания Петра у Кесарии Филипповой Иисус сначала заставляет его замолчать, а потом говорит о том, как будет страдать Сын Человеческий, как он будет отвержен, затем убит и воскреснет через три дня (Мк. 8. 31). После преображения Иисус берет с учеников слово никому не рассказывать об увиденном, но только «доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых» (Мк. 9. 9). В обоих случаях понятно, что представления Иисуса о «Сыне Человеческом» важнее представлений других людей о нем как о мессии. Даже в конце жизни, стоя перед обвинителями, он готов принять титул мессии только в том случае, если он будет согласован с его специфической трактовкой в духе книги Даниила — с идеей о «Сыне Человеческом».

Все это наводит на мысль о том, что ключ к разгадке «мессианской тайны» и, следовательно, самосознания Иисуса, лежит в расшифровке его уникальной интерпретации образа из Даниила, выраженного словами «как бы Сын человеческий». И здесь мы подходим ближе всего к пониманию того, что Иисус думал о себе сам. Хотя загадочный «как бы Сын человеческий» у Даниила нигде явно не подается как мессия, тем не менее он прямо и недвусмысленно именуется царем — тем, кто будет править всеми народами земли от имени Бога. Не это ли имел в виду Иисус, называя себя странным именем «Сын Человеческий»? Не называл ли он себя царем?

Надо сказать, Иисус много говорит от «Сыне Человеческом» и зачастую в противоречивых терминах. Он силен (Мк. 13. 26), но страдает (Мк. 15. 25). Он присутствует на земле сейчас (Мк. 2. 10), но в то же время должен прийти в будущем (Мк. 8. 38). Его отвергнут люди (Мк. 10. 33), но он будет судить их (Мк. 14. 62). Он одновременно правитель (Мк. 8. 38) и слуга (Мк. 10. 45). Но то, что на поверхности кажется набором противоречивых заявлений, по сути своей великолепно согласуется с тем, как Иисус описывал Царство Божье. Действительно, два понятия — Сын Человеческий и Царство Божие — в евангелиях часто связаны между собой, поскольку они представляют одну и ту же идею. Оба описываются в поразительно схожих терминах, а время от времени даже предстают как взаимозаменяемые, как, например, в том случае, когда Матфей заменяет знаменитую строку из Марка (9. 1) — «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» — на «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф. 16. 28).

Заменяя один термин другим, Матфей имеет в виду, что царство, принадлежащее Сыну Человеческому, — это то же самое, что и Царство Божье. И поскольку Царство Божье строится на полном изменении существующего порядка вещей, в нем бедные становятся могущественными, а кроткие сильными, кто может быть для него лучшим правителем, чем тот, в ком самом воплотился этот новый порядок? Крестьянский царь. Царь, не имеющий места, чтобы преклонить голову. Царь, который пришел служить, а не чтобы ему служили. Царь, едущий верхом на осле.

Когда Иисус называет себя «Сыном Человеческим», используя описательное выражение Даниила как титул, он прямо заявляет о том, как он представляет самого себя и свою миссию. Он присоединяется к представлениям о мессии, связанным с образом Давида, — представлениям о царе, который будет править на земле от имени Бога, который соберет двенадцать колен Израиля (в данном случае с помощью апостолов, которые «сядут на двенадцати престолах») и возродит Израиль в его былой славе. Он претендует на место Давида, «сидящего одесную силы». Попросту говоря, он называет себя царем. Он заявляет, хотя и в намеренно завуалированных терминах, что его роль состоит не в том, чтобы просто ускорить приход Царства Божьего с помощью чудесных дел, а в том, чтобы править этим царством от имени Господа.

Понимая потенциальную опасность своих царственных амбиций и желая, по возможности, избежать печальной участи тех, кто отваживался претендовать на такой титул, Иисус пытается пресечь все заявления о нем как о мессии, предлагая взамен более двусмысленный и не такой дерзкий термин «Сын Человеческий». Так называемая «мессианская тайна» родилась именно из напряжения, возникавшего между желанием Иисуса проповедовать свой образ «Сына Человеческого» и статусом мессии, которым его наделяли последователи.

Но несмотря на все представления Иисуса о себе, факт остается фактом: он так и не смог установить Царство Божье на земле. Выбор, стоявший перед ранней церковью, был предельно ясен: либо Иисус был еще одним неудавшимся мессией, либо то, чего иудеи того времени ждали от мессии, неверно и должно быть переосмыслено. Для тех, кто присоединился ко второму лагерю, апокалиптические образы Книги Еноха и Третьей книги Ездры, написанные значительно позже смерти Иисуса, вымостили дальнейший путь. Они позволили ранним христианам заменить представления Иисуса о собственной роли царя и мессии на новую модель, возникшую после Иудейского восстания: в ней мессия представлялся предвечным, изначально предопределенным, божественным Сыном Человеческим, «царство» которого было не от мира сего.

Но царство Иисуса — Царство Божье — было очень даже от мира сего. И если идея бедного галилейского простолюдина, возжелавшего для себя корону, может показаться смешной, она не более абсурдна, чем царственные притязания его собратьев-мессий — Иуды Галилеянина, Менахема, Симона бар Гиоры, Симона бар Кохбы и прочих. Как и у них, претензии Иисуса были основаны не на богатстве или влиятельности. Как и они, Иисус не имел ни великой армии, чтобы свергать царства человеческие, ни великого флота, чтобы занять римские моря. Единственное оружие, с помощью которого он намеревался построить Царство Божье, было тем же самым, что и у тех мессий, которые приходили до и после него. Это было то же самое оружие, которое использовали мятежники и разбойники, сумевшие в конце концов выгнать римлян из священного города: ревность о Боге.

Теперь, когда близится праздник Пасхи, устраиваемый в память об освобождении Израиля от языческого правления, Иисус, наконец, понесет свою идею в Иерусалим. Вооруженный ревностью о Боге, он бросит вызов храмовым властям и их римским надзирателям: кто на самом деле правит этой Святой Землей? Но несмотря на пасхальные дни, Иисус войдет в город не как скромный паломник. Он законный царь Иерусалима; он идет, чтобы заявить о своем праве на трон Господа. А единственный приемлемый для царя способ войти в город — в сопровождении ликующей толпы, размахивающей пальмовыми ветвями, возвещающей о победе над врагами Господа, бросающей одежду на дорогу перед ним и наполняющей воздух восклицаниями: «Осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне!» (Мф. 21. 9; Мк. 11. 9–10; Лк. 19. 38)

Глава двенадцатая

Нет у нас царя, кроме кесаря

Иисус молится, когда за ним приходят: буйная толпа с мечами, факелами и деревянными дубинками, посланная священниками и старейшинами, чтобы схватить его в его убежище, в Гефсиманском саду. Это не было неожиданностью. Иисус предупреждал своих учеников, что за ним придут. Именно поэтому они спрятались в Гефсиманском саду, под покровом темноты, вооруженные мечами — так, как велел Иисус. Они готовы к столкновению. Но преследователи знают, где искать его. Им сообщил один из Двенадцати, Иуда Искариот, который знал точное место и мог опознать Иисуса. Но все же взять Иисуса и его учеников будет не так легко. Один из них вытаскивает меч, и завязывается недолгая схватка, в которой ранят слугу первосвященника. Но сопротивление бесполезно, и ученикам приходится оставить своего учителя и бежать в ночь. Иисуса же хватают, связывают и волокут в город на встречу с его обвинителями.

Его приводят на двор первосвященника, где присутствует весь синедрион — сам Каиафа, книжники и старейшины. Здесь они спрашивают его про его угрозы в адрес Храма, используя против него его собственные слова: «Он говорил: Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный».

Это тяжкое обвинение. Храм — это главное гражданское и религиозное учреждение иудеев. Это единственный центр их культа и главный символ римского господства над Иудеей. Даже малейшая угроза Храму немедленно привлекла бы внимание религиозных и имперских властей. За несколько лет до этого, когда два равви, Иуда, сын Сепфорея, и Матфий, сын Маргала, поделились со своими учениками намерением убрать золотого орла, которого Ирод Великий водрузил над главными воротами Храма, и сами учителя, и сорок их последователей были пойманы и сожжены заживо.

Но Иисус отказывается отвечать на обвинения, направленные против него, возможно, потому, что ответить нечего. В конце концов, он открыто и не один раз высказывал угрозы в адрес иерусалимского Храма, обещая, что «все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне» (Мк. 13. 2). Он пробыл в Иерусалиме всего несколько дней, но уже успел устроить беспорядки во дворе язычников, силой вмешавшись в финансовые дела Храма. Вместо предписанных Храмом дорогостоящих жертв из крови и плоти он совершает бесплатные исцеления и изгнания бесов. Три года он выступает против храмовых священников, угрожая их авторитету и власти. Он называет книжников и старейшин «порождениями ехидны» и обещает, что в Царстве Божьем их не будет. Все его служение основано на идее разрушения существующего порядка и упразднения власти всех тех людей, которые сейчас собрались на суд над ним. Что тут еще можно сказать?