Ты, уставший ненавидеть - Андрей Валентинов

Актер был, конечно, не похож, но дело, разумеется, не во внешнем сходстве. В Том, Кто появился из мрачной ночи, чувствовалась сила. Молчаливая грозная сила, которой сразу подчинились все, кто сидел в комнате. И Сергей вдруг вспомнил Бертяева…

Он заговорил – медленно, не торопясь. Актер не форсировал акцент, лишь чуть-чуть намекая на известную всей стране сталинскую манеру речи. Он не ведал сомнений. Спокойно, с легкой брезгливостью упомянул об охранке – Он не боится умереть. Дело революции – в надежных руках. Забастовка состоится в любом случае. Революция сильнее смерти. Он и его товарищи посвятили себя борьбе. Они победят – живые или мертвые…

И тут Артем не выдерживает. Он бросает на пол револьвер – и кричит. Да, именно так у людей не выдерживают нервы, Сергей видел такое неоднократно. Парень просит о смерти: ему, предателю, нет места среди товарищей. Он умоляет, снова хватает оружие, и никто не решается сказать даже слова.

И тут снова говорит Он. Ни слова о предательстве. Он кладет руку на плечо Артему и спокойно замечает, что люди проверяются не смертью, а жизнью.

Подполье поможет Артему и его сестре. Им надо скрыться – а потом вновь вернуться к борьбе.

Теперь Он уже обращается к залу. Впереди долгая борьба. Сила, с которой предстоит сразиться, страшнее, чем кажется. Но Он верит в победу. Нет, Он просто знает, что победа неизбежна. Революция придет – и никакие силы не способны остановить ее. Они, революционеры, не отступят. И Он тоже не отступит – никогда!..

Зал взорвался аплодисментами – долгими, громкими. Пустельга хлопал вместе с другими, краем глаза заметив, что Ахилло почему-то не аплодирует. Он мельком удивился, но не больше. Все внимание было приковано к сцене.

А там дело близилось к финалу. Артем спешит домой забрать сестру, чтобы успеть уехать до рассвета. Он вбегает в комнату – и видит, что опоздал. В комнате полно жандармов: тут и полковник, и капитан, и целая куча других крепких, мордастых, с револьверами наготове. Они уже знают: кто-то выдал. Артем вынимает револьвер – поздно. Выстрел, другой, отчаянный крик Нино молодой парень падает на пол, и полковник небрежно тычет в мертвое тело сапогом.

Жандармы гогочут, капитан подходит к девушке и развязно хлопает ее по плечу. Теперь она в его власти – спасения нет. Нино стоит не двигаясь, слушая мерзкую болтовню подлецов в мундирах. Все кончено. Жандармы начинают собираться, капитан вновь подходит к девушке и – тут происходит неожиданное. Нино выхватывает из мертвой руки брата револьвер – и стреляет. Раз, другой, третий, четвертый… С воплем падает капитан, в ужасе пятится полковник – поздно, кто-то из жандармов выхватывает оружие тоже поздно! Еще выстрел – и все мертвы, кроме девушки. Она стоит неподвижно, и вдруг начинает напевать грустную тихую, песню. Что с ней? Но Сергей уже понимает – что. Она не выдержала. Наверно, никто бы не выдержал на ее месте. Ее тоже добили: она отомстила за брата, за всех, но кровь ничего не может вернуть…

Занавес упал, затем вновь взвился, гремели аплодисменты, улыбающиеся актеры принимали роскошные букеты, а Сергей неподвижно сидел в кресле, все еще под впечатлением увиденного. Это было страшно. Наверно, тогда, в начале века, ничего подобного в Кутаиси не было. Это просто сказка, хорошо написанная и хорошо поставленная сказка. Но Сергей понял, что Ахилло прав: дело не в покрое мундиров. Бертяев написал правду – ту правду, которую невозможно выдумать.

– Сергей, взгляните! – Ахилло кивнул в сторону ложи, где сидел драматург. Пустельга оглянулся: Бертяев вновь стоял, так же ровно, каменно, не улыбаясь. Ему несли цветы – он спокойно брал букеты, жал руки, – но на красивом немолодом лице не отражалось, казалось, ничего.

– Ну, сфинкс! – хмыкнул Михаил. – А сам небось рад!

Действительно, Пустельга видел, что и раньше, и сейчас это спокойствие было лишь маской. Конечно, Афанасий Михайлович волновался – как и любой на его месте. Но маска была великолепна: Творец спокойно, невозмутимо дарил зрителям свое детище. Им понравилось – что ж, хорошо. А если б и не пришлось по душе, он переживет. Он сильнее этого…

Каменное спокойствие Бертяева исчезло лишь на миг – когда рядом оказались знакомый мужчина с орденом и та, в темном платье. Сергей вздохнул – и отвернулся…

В гардеробной была очередь, и Ахилло бессовестно исчез, оставив Сергея скучать в тесном окружении спешащих домой зрителей. Пустельга решил было поступить столь же бессовестно и взять лишь свое пальто, но тут Михаил наконец-то вынырнул, извиняюще улыбнулся – и раздражение исчезло. На Михаила невозможно сердиться, тем более по такому поводу.

Они оделись, но Ахилло неуверенно топтался на месте:

– Я… Понимаете, отец-командир, я тут встретил… одного знакомого…

Ум-гу… – Появился повод поязвить. – И вам, товарищ старший лейтенант, надо срочно этого знакомого допросить, покуда муж далеко?

– Почему муж? – удивился Ахилло. – Она не замужем!

Сергей хотел что-то добавить, но Михаил пожал руку – и был таков. Оставалось одно – ехать домой в одиночестве. Сергей вздохнул и вышел на улицуУ тротуара стояли машины, публика рекой выливалась из театра, и Пустельга вновь почувствовал себя чужим и лишним. Эти люди возвращались домой, в свои уютные квартиры, чтобы беседовать с такими же умными и воспитанными, как они сами, людьми о литературе, о музыке… А ему ехать в общежитие, чтобы с утра вновь начинать бесконечную охоту за неуловимыми врагами. Он вдруг вспомнил полное, одутловатое лицо Рыскуля, и ему впервые не захотелось возвращаться утром на службу.

– Гражданин! Здесь стоять нельзя!

Рядом были двое – странно знакомые, в темных кожаных куртках, с холодными, немигающими глазами.

– Почему? – Сергей удивился. – Я… никому не мешаю…

– Документы!

Это было настолько неожиданно, что Пустельга послушно сунул руку во внутренний карман пиджака. Наверно, движение вышло слишком резким – один из неизвестных быстро перехватил руку, второй полез в карман сам. Тело пронзило холодом: рука незнакомца была, казалось, высечена из куска льда.

– В чем дело?

Сергей оглянулся и увидел, что рядом появился третий. Он был не в темной куртке, а в обыкновенной шинели. Знакомой шинели с саперными петлицами.

– Сергей Павлович? – Волков тоже узнал его и сделал знак своим людям. Ледяная хватка разжалась.

– Идите! – Парни недобро глянули на Сергея, но послушно отошли в сторону. И тут Пустельга вспомнил, где видел их: там же, на кладбище Донского монастыря, возле разрытой могилы.

– Вы в наружной охране? – Волков улыбнулся, и Сергей подумал, что всезнающий Ахилло, вероятно, не прав. Конечно, комбриг – странный человек, но по-своему приятный. Бояться его, во всяком случае, ни к чему.

– Нет, Всеслав Игоревич. Я просто на спектакле был.

– – А-а, замечтались! Да, спектакль сильный… Нам с вами повезло: видели первое представление – и последнее.

Вот оно, значит, как! Сергею стало не по себе: он вспомнил странные речи Михаила.

– Что? Запретят?

– Думаю, да, – кивнул Волков. – Прошляпила цензура. Этот Бертяев – еще тот тип. То ли наивный, то ли очень умный. Вроде и не подкопаешься… Ладно, не будем стоять на ветру. У меня машина – вас подбросить?

Что-то в душе шепнуло: «Нет, ни в коем случае!» – но до общежития было далеко, и Сергей согласился. Машина была знакомой: он уже ехал в ней в ту первую ночь после приезда в Столицу.

– А я был тут по долгу службы, – закуривая, бросил комбриг. – Не худший вариант… Играют, конечно, как боги… Что так грустны, Сергей Павлович? Спектакль расстроил?

Да, спектакль немного расстроил. Вернее, не сам спектакль. Проклятая история с толстощеким типом в пенсне… Он ничего не мог сделать! Там, на сцене, герои брали в руки оружие, но здесь, в Столице…

Он вдруг решился. Осторожность требовала молчания, но Пустельга внезапно почувствовал, что этот странный комбриг что-то может и что-то знает. Что, если…

– Всеслав Игоревич, я слыхал одну историю… Почти как в пьесе… Один работник… высокопоставленный… принуждает женщин… Он собирает материалы…

Он умолк. Дальше следовало называть имена – но Сергей не решился. Волков слушал, чуть повернув голову:

– Очень высокопоставленный? – В голосе звучала явная ирония.

– Да… Очень…

– И вы не согласны с подобной практикой? Ирония стала еще злее. Сергей вспыхнул, но постарался говорить спокойно:

– Нет, не согласен, товарищ комбриг! Это недопустимо!

Волков хмыкнул:

– Будем считать, что я вас понял. Фамилия? Отступать было некуда. Сергей вспомнил мерзкое пенсне и пробормотал:

– Рыскуль. Он начальник…

– Знаю. Редкий мерзавец. Кого он выбрал на этот раз?

Говорить не хотелось. Ведь эту тайну доверил ему Михаил…

– Кажется… Она актриса Камерного театра…

– Смелее, – усмехнулся Волков. – «Аз» вы уже сказали, говорите «буки».